Они расположились на Михином лежбище. Под столик приспособили самодельный табурет, сколоченный из тёмных ящичных реек.
— Поможешь шмотки перетащить, в подвал? — Серёга двинул стаканчик к Михиной побитой эмалированной кружке. Звона не случилось, ясное дело.
— Ага, — Миха, опрокинув в себя зелье, зажмурился, тряхнул головой, пошевелил в воздухе пальцами – догадавшись, Серёга вставил меж них тлеющую сигарету. Миха глубоко затянулся, и вдруг резко качнулся вперёд, закашлявшись и забарабанив кулаком по груди.
— Воды сейчас…— начал было Серёга, но Миха замотал башкой отрицательно. Прокашлявшись, стряхнул с руки раздавленный окурок.
— По детству только помню, — сказал Миха, — один раз его только открытым и видел. — Во, глянь, — пригнувшись, оттянул с шеи заношенный ворот тенниски: светлый рубец шрама начинался у самого основания черепа и накосую, через позвоночник, уходил куда-то в сторону левой лопатки.
— И что это? — Серёга поёжился.
— Понимаешь, блин, с потолка какая-то хрень упала, то ли доска, то ли балка – не помню уж. Батя об него тогда черенок от метлы сломал. — Миха всхлипнул.
— Об Иваныча?
— А об кого ещё? А он, прикинь, отбивался и ржал. Ненавижу, суку.
— То есть как «ржал»? — Серёга плеснул в подставленную Михой кружку, налил себе.
— Натурально. Отмахивался, как от собачонки какой. Это он сейчас на коляске, а тогда здоровый слоняра был. Вояка, мать его, невидимого фронта.
— В каком смысле? — Серёга оторвал ломоть батона, наломал колбасы.
— Вроде, гэбэшник он, бывший. Ну, все так говорили. Как батю тогда не «закрыли» - ума не приложу. Они до самой батиной смерти не здоровались. Представляешь, в пяти метрах друг от друга полжизни жить – и не общаться. Ни выпить, ни «козла» забить, ни на рыбалку по-соседски сгонять. — Миха вздохнул и провёл по небритой физиономии растопыренной пятернёй. — Давай, не чокаясь, за батяню моего.
Помянули. Миха откинулся на спинку дивана и попытался закинуть ногу на ногу. Пьяно ухмыльнулся. Веки опустились, уголки рта отвисли, голова качнулась, подбородок уткнулся в грудь. Придётся самому, подумал Серёга. Выпил на посошок, зажевал куском колбасы и пошёл за ключами. Авось, разберётся – наверняка дверь сарая как-то помечена: ну, там, номер квартиры или фамилия. Да и у Иваныча, в конце концов, спросить – не спит же он, в самом деле, до обеда.
Он не спал. Развалил мощи в коляске на пороге своей комнаты. Скреб ногтем по подлокотнику. Дышал сипло. Поблескивал глазенками из-под насупленных седых бровей.
— Привет, — сказал Серёга, едва удержавшись от «Здравия желаю!»
Брови старика зашевелились, губы дрогнули, ноготь заелозил быстрее.
— Не открывай, — донеслось до Серёги сипло, как голос призрака, шепчущий сквозь шорох сквозняка.
— Да ладно вам, починим, что там разваливается, — склонился над стариком Серёга, положив свои ладони на сухие, холодные, старческие. Ноготь старика принялся выстукивать по подлокотнику ведомую только старому шифрограмму. Дрожь прошла и по рукам Серёги – будто к мумии прикоснулся, только не древностью на него повеяло, а охватили ощущение жалости и досадливое чувство вины.
Он прошёл к себе – коляска скрипнула позади. Ухнул воздух – бесшумно закрылась дверь за спиной.
Взяв с комода корявый ключ на огромном кольце, которое повесил на предплечье, Серёга представил себе замок размером с холодильник. Окинул взглядом жалкое пристанище, пожалев, что не тяпнул ещё грамм двести, и пошёл обследовать подвал.
Миха спал, распластавшись на своём диване и пуская пузыри. Над закуской вились мухи, между ополовиненной бутылкой и нечёсаной головой соседа повисла радуга. Серёга с силой – до кругов на внутренней поверхности – зажмурил веки. Открыл – радуга исчезла. Миха – нет, только тапок с ноги свалился.
Давешние детишки всё так же бросали окурки в кота, со свисавшего с верёвок белья по-вчерашнему капало. Малышня отвлеклась на Серёгу на секунду, кот недоумённо вскинул голову, а когда очередной окурок попал ему в бок, ткнулся башкой обратно в песок, махнул хвостом: продолжайте, мол.