— Да, говорит, пользуйся. Соседей, мол, спроси.
— Сучка, — процедил Миха. — Тут чуть не полдвора на неё ишачат. Миха - помоги, Степанна – Иванычу жрать свари и постирай, Генка – в магаз сгоняй…
— Платит же, небось, — предположил Серёга. — Добровольно-бескорыстных сейчас нет.
— Степановне с Генкой, может, и даёт чего, а Миха за сто грамм корячится… — вздох его был таким тяжким, будто он сейчас в подвал спустился вместе с собственным продавленным диваном на горбу.
— Да не обижу, — пообещал Серёга. — У тебя переноска-то есть, ну, чтоб сверху сюда хватило? В лом бабки палить – болгарку да ещё и удлинитель.
— Это найдём, — Миха топтался на месте. — Ну, так это, сгонять, на рынок-то?
— Да, давай. — Серёга выудил из кармана несколько купюр, развернул на манер карточной раздачи. — Две триста. Хватит. Возьми самую дешёвую, ну, и дисков пяток. Может, монтировку какую да молоток. Перчатки.
— Тут делов на пару минут, а ты собираешься, будто на шабашку, — сказал Миха, уставившись на деньги. — Пошли, что ль, на дорожку хрястнем?
— Пошли, — сказал Серёга, вытаскивая телефон из-за решётки и протягивая деньги соседу. — Не пропадай только. Слушай, а тебя не примут? Рынок - полиционеры – околоток.
— Та меня ж там знают все, — расплылся Миха. — Всю жизнь на районе.
— Ну да, ну да.
Они хрястнули по маленькой, хрустнули колбасой и заветрившимся батоном. Миха привёл себя в порядок – програблил растопыренными пальцами шевелюру, высморкался, заправил тенниску в треники, разогнул затоптанные задники тапок. И умчал, громыхая по дребезжащему трапу лестницы, как аврально несущийся матрос. Стоя у перил, Серёга боцмански свистнул. Пригнув голову, не оборачиваясь, Миха вскинул руку, и погнал дальше, по ходу дела шлёпнув по заднице одного из малышей, всё ещё изгалявшихся над котом в куче песка.
Заголосила пьяно какая-то баба, обиженный Михой малыш поднял голову, быстро опустил, выхватил из жестянки окурок и швырнул в кота. Задрав хвост, кошак убежал. Второй малыш заревел. Первый кинул в него горсть песка и дал затрещину. Баба взвыла про ветку клё-о-она. Тёплый, пудрено-валидольно пахнувший сквозняк, толкнул в спину. Серёга оглянулся. Иваныч на своей колеснице выкатился на веранду.
— Привет, — сказал Серёга, затушив сигарету.
Старик кивнул и заскрёб когтем по подлокотнику.
— Не открывай, — прохрипел, и закашлялся клокочуще. Клочья седины, казалось, сейчас осыплются с трясущейся головы. Серёга подошёл, склонился, не решаясь похлопать старого по спине – представилось, что ладонь просто провалится, как сквозь истлевшую оболочку мумии.
— Да мы аккуратно. Дочка ваша позволила. Я ничего не трону.
Ну что там может быть, подумал Серёга. Припрятанный на черный день ящик хозяйственного мыла? Рулон сгнившего сатина? Отсыревшие спички в синих деревянных коробках? Керосин в ржавых канистрах? Запчасти от трофейного велика? Детские игрушки, на помойке не оказавшиеся из-за сопливой ностальгии? Консервные банки, в которые уже сто лет никто ничего не закатывал?
— Не открывай, — прошелестела мумия.
Ну да, подумал Серёга, наверное, что бы ни было в подвальной кладовке, оно – всё, что у старика осталось. Пусть хоть там ничего и нет – сама уверенность, что решётка и массивная дверь укрывает нечто столь важное, что заставляет так волноваться полутруп, существование его и продляет. Такое хранимое и неприкосновенное ничто.
Серёга набрал номер хозяйки. В настоящее время абонент не мог ответить на его звонок. Да что такого-то, убеждал он сам себя, она же ключ оставила, сказала, пользоваться можно. Перед старым неловко, конечно, но она же – дочь его, имеет право, к тому же родитель явно не в себе, а если и в себе, то редко. Хотя, может, в это самое редкое посещение Иваныч и предупреждал здраво. Сомнительно, подумал он со скепсисом, глядя на ковыряющую подлокотник мумию.
Михи всё не было. Кот вернулся и опять упал в песок. Детишки принялись за старое. Окурки в их бездонной жестянке не заканчивались. Неведомая певица выла про ноет сердце в груди-и-и-и. Коготь скрипел по подлокотнику. Серёга подумал, что сходит с ума. В колодец двора заглянуло солнце. Капало с белья. Времени здесь будто не существовало. Клонило в сон.
Он ошалело глянул на материализовавшегося Миху. Тот щербато лучился радостью и пах кисло.