— Живот мягкий, ран глубоких нет, только синяки и ссадины.
Доктор подозвал помощника из-за стола, и тот стал ассистировать, отклонив несчастную на спину.
Я отвернулся, для меня следующая сцена была неприятна и неудобна, через три минуты хирург выпрямился и, вздохнув, произнес:
— Могу заверить, что она все еще девственница. А это доказывает, что в орде уже нет людей. Скажите, баронет, в вашей практике были такие случаи, чтобы в отряде из ста пятидесяти солдат, два месяца жила девственница? Причём она была активным участником этой стаи. Как вы это объясните? Кроме как отсутствием человеческих проявлений. Как низменных, так и высоких. Они люди только снаружи. Их чувства и мысли, представляется мне, уже нечеловеческие. Их поступки имеют другую природу. А мы с вами все еще воюем с людьми и судим их самих и их действия по себе. Вот где мы ошибаемся. Это уже нечто иное, и действует это иное не в пределах нашей логики. По дороге к вам я во дворе осмотрел трупы убитых призванных, у некоторых на спине были наросты, я распорядился не сжигать их, а оставить мне для вскрытия. Баронет, вы проследите, прошу вас.
— Вы сделали как раз то, что я хотел показать дону. — Брайнер оживился. — Призываю осмотреть их внимательно, мне раз попался с клешней как у рака. Жаль, я не догадался ее отрубить. Мне никто не верит. А я видел своими глазами.
Хирург, вернувшись к лицу несчастной, продолжил:
— Кроме ушибов лица и сотрясения головы, которые были получены недавно, других травм не вижу.
При этом он еще раз обтер лицо девушки влажным полотенцем.
— От себя могу добавить, что это дочь какого-то дворянина. На это указывают правильные, аристократичные черты, следы от колец на пальцах, которые не смогли исчезнуть за короткое время, и то, что не развита мускулатура. У крестьянских детей или детей ремесленников мы этого не увидим.
— А то, что она находится в неадекватном состоянии и не реагирует на наши действия, это что, последствия удара или наркотик? — спросил я, убирая лампу, так как Зимен закончил осмотр и мыл руки в ведре.
— Нет. Не то и не другое. Скорее, это что-то из области душевных болезней. Но тут я вам не в силах помочь. Я хирург, и мое дело — увечья телесные, ясные и простые. А по душевным — это к последователям Святого Руху. Но его вроде уже несколько лет как убили. А вам посоветую привести ее в потребный вид, поить и кормить и, может, она придёт в сознание. В любом случае, ее родители будут вам благодарны, если вы вернёте им ребенка.
Но тут вмешался баронет, он приблизился к сидящей со своей свечой и, осмотрев ее, произнес:
— А ведь она приговорена к повешенью заочно. За вооруженное восстание против короны, за убийство и грабежи в составе банды. За покушение на жизнь светлого дона и воинов патруля и, думаю, еще многое, многое, что еще найдут судьи. Оставляя ее тут, мы все рискуем попасть на скамью подсудимых.
— Так что вы предлагает, баронет? — Клеменс тоже взяв свечу подошел ближе к стулу. — Я не палач, но и на виселицу по обвинению в бунте и покровительстве бунтовщикам не спешу.
Он посмотрел на меня. И понял, что номинально они считают мое звание выше и, значит, ответственность в такие моменты ложится на старшего. Вместо слов я взял листы протокола и выбрав только один с рисунком заколки, остальные поднес к свече. Дождался, когда они прогорят на полу, растоптал остатки туфлей.
— Господа, — обратился я к ним, подыскивая слова. И пытаясь не нарушить местный этикет. — Я не могу допустить, чтобы ее повесили. По многим причинам. Одну из них назвал наш друг Клеменс. Вторая — это может быть ребенок знатных и влиятельных родителей. Сами представляете последствия. Поэтому прошу считать ее моим пленником, по сути, она таковым и является. И всю ответственность я беру на себя. Нужно поставить тут кровать и попытаться накормить, с трактирщиком я переговорю. А вы, доктор, привяжите ее за одну руку и ногу, мягкой петлей просто для фиксации чтобы она е смогла навредить себе до тех пор, пока она не придёт в себя. и по возможности навещайте её хоть раз в день.
На том и порешили. Я развернулся и пошел на воздух.
Вернувшись в трактир, я нашел Клауса за стойкой и обратился к нему с предложением.
— Пфайффер, вы сегодня получили один рецепт, горячий бутерброд. Что вы готовы предложить за рецепт, который вас озолотит после войны?
Трактирщик помолчал и, собравшись с духом, ответил: