Показалось, что в дверь постучали. На цыпочках подошёл, глянул в глазок — никого. Постоял с полминуты не дыша. Никого. Психанул на самого себя, открыл дверь, оглядел площадку, вышел, прислушался. Никого. Успокоился, зашёл на кухню налить ещё горячего и заметил, что на часах уже давно за полночь. Утро, как известно, мудренее.
Когда я уходил на работу, возник вопрос: «Оставлять сокровище дома или взять с собой?». С одной стороны — мера предосторожности, ведь дома у меня нет даже маломальского сейфа. А на работе таковой имеется. С другой стороны — не психоз ли это? Шизой попахивает. Природная осторожность взяла верх, и я сунул сверток в jeep buluo, но если сходить с ума, так сходить по полной, и, уходя, сунул под коврики снаружи и внутри квартиры печеньки. Причём запомнил, какой стороной кверху. Спускаясь по лестнице, краснел от стыда перед самим собой, но через полчаса окунулся в метро и меня быстро привели в нормальное состояние такие же, как я, — спешащие и погружённые в себя горожане.
Работал я над реставрационной мастерской. Обзванивал специалистов и назначал встречи. Короче, рутина и ни одного светлого пятна.
Перед обедом шеф мне скинул задние по моей теме. Съездить посмотреть конторку восемнадцатого века. Схема, значит, такая: Константин Львович — добрый полицейский, а я — плохой. Он заранее назначает мне цену, до которой я должен торговаться. Потом обиженный клиент, как правило, звонит Львовичу при мне и тот увеличивает плату. Но уже как своему доброму другу. И Львович при гешефте, и клиент не чувствует себя обманутым. А моя задача — искать изъяны, говорить много умных слов, сыпать терминами и стоять на своём. Такая схема. С одной стороны, оправданная тем, что вещи и правда нуждаются в реставрации. И цена их после реставрации неизвестна. Да и получится ли оная — тоже нельзя предугадать.
Встретил меня сухой мужчина в жилетке, с испанской бородкой и очках. Похожий чем-то на Троцкого или на Дзержинского. Или на обоих сразу. Проводил по коридору бывшей когда-то коммуналки, где вовсю шёл ремонт. Ремонт был в перманентном состоянии и, видимо, переезжал из комнаты в комнату.
— Это бывшая бабушкина квартира, потом мама тут жила с отчимом. Теперь вот мы с Раечкой тут остались, — как родному мне рассказывал чекист, видно, приняв меня за своего, раз я от Льфофича.
Я, согласно инструкции, кивал и поддакивал. Где нужно вздыхал и охал, выказывая тем самым понимание трудной ситуации, в которую попал продавец.
Конторка была шикарная. Состояние, конечно, не ахти. Изогнутые ножки, бронзовые ручки ящичков, точеные балкончики и всевозможные секретки. Обилие декора. Я стал осматривать и громко называть явные косяки и коцки.
— Матерное слово на боку, кто ж так неаккуратно, о-хо-хо, по полировке-то, да так глубоко. Советские шурупы в столешнице и стойках, намучаются с ними. Советские они, знаете ли, очень вредят цене. Не хватает ручек. Сломана полка. О-хо-хо.
Взгляд клиента тускнел с каждым моим словом, как будто это были статьи УК, по которым его обвиняют. Я остановился, дабы дать время революционеру свыкнуться с мыслью о преувеличении его надежд. Стал оглядывать комнату на предмет, что ещё есть тут интересного.
Заметил на стене дипломы в рамочках и много книг на полках, в основном на иностранных языках. Сам я неплохо владел немецким и английским.
— Вы лингвист? — спросил я
— Да, преподаю в университете. — И он назвал ВУЗ. — Так что вы скажете насчёт цены?
— Я скажу — да, цена-таки есть, но сами понимаете, кто ж её даст. — Я улыбнулся искренне, как только умел, и моя славянская улыбка не оставила сомнений. — Давайте так — вы выручите меня, а я попробую выдавить с Львовича для вас приемлемые условия.