Спорить с ним было и бесполезно, и опасно. Еремеев отшвырнул стул, загораживавший выход из гостиной, и двинулся в комнату Карины. Вошел без стука.
– Пошли, Карина! Вставай.
– Умираю – спать хочется…
– Надо идти. Пойдем!
– Куда еще?
– В баню.
– Не остроумно.
– Говорю в баню, значит, в баню! У меня на участке только баня и осталась. Дом сгорел. Там вполне переночевать можно.
– А здесь нельзя? – нехотя приподнялась Карина.
– Видишь ли, нас некоторым образом выставляют. Политические платформы у нас не сошлись. Консенсус не нашли.
– А там найдем?
– Найдем. – Еремеев снова закинул на плечо Каринину сумку.
– Далеко?
– С километр.
– Охо-хо… Только уснула.
Они побрели на еремеевское пепелище и вошли в незапертую баню, забитую уцелевшими или слегка обгоревшими вещами. В небольшой парилке на двух полках были расстелены спальные мешки, изрядно прокопченные дымом пожарища. На них и улеглись. Карина на верхней полке, а Еремеев на нижней. Обоим пришлось слегка подогнуть ноги – вытянуться в полный рост парилка не позволяла. От волос Карины, свешивающихся вниз и едва не касавшихся лица Еремеева, шел тяжелый густосладкий дух розового масла.
«Больше всего на свете, – припомнилась булгаковская строчка, – пятый прокуратор Иудеи не любил запах розового масла». «А чего особенного, вполне приятный аромат», – подумал Еремеев, удерживаясь от соблазна погладить душистые волосы.
– Вот этой ночи уже не было бы в моей жизни, – отрешенно глядя в осиновые доски потолка, произнесла Карина. – А она есть. Как странно… Наверное, это уже другая жизнь.
– Другая, – подтвердил Еремеев. – Я живу уже в третьей своей жизни.
– Значит, ты везучий.
– Хотелось бы так думать.
– Ну надо же! Представить себе не могла, что после Венеции буду ночевать в какой-то хотьковской бане…
– Жизнь хороша своими контрастами, – вздохнул Еремеев. – Вчера Венеция, сегодня Хотьково…
– А завтра?
– Завтра Париж или Лос-Анджелес.
– Ростов-на-Дону.
– Да ну? – в рифму удивился Еремеев.
– Я к тетке уеду. Там меня никто не найдет.
– А здесь и подавно.
Она замолчала, прислушиваясь к шуму проходящего неподалеку поезда, потом спросила:
– А когда он вошел в комнату, у него в лице что-нибудь изменилось?
– У кого у «него»?
– У Лео. Ну, когда я вроде как мертвая лежала?
– У него-то?! – усмехнулся Еремеев. – И ты называешь это лицом?! У него на ряхе было одно – как бы не воскресла и не проговорилась. И еще – бежать отсюда побыстрее и подальше. Забудь его, он остался в другой жизни. Тебе Венеция понравилась?
– Спрашиваешь! Правда, жить там я бы не захотела. Сыро. Плесень. В каналах вонь. Это только туристам в охотку… Вот Езоло совсем другое дело! Там такие пляжи, коттеджи… А солнце! А море Средиземное! Вода синяя-синяя…
– Я видел.
– Где, в Езоло?
– Неподалеку. Через перископ подводной лодки.
– А зато я на яхте каталась. Целых три дня на яхте жила.
– Это как в «Греческой смоковнице», что ли?
– Ну, почти…
– Счастливая.
– А поехали в Ростов! Там тоже яхты есть.
– Нет, чтобы в Венецию пригласить.
– Да у тебя и паспорта заграничного нет.
– Сделаем.
– А что, это идея! Ты теперь состоятельный мэн. Свозите, Петя, девушку в Езоло! На ее бывшие баксы. А?!
– И свожу. Но тебе же в Ростов надо.
– Ростов подождет… Нет, в Венецию нельзя. Там у них все схвачено.
– У кого у «них»?
– У Гербария. Поедем лучше в Арабские Эмираты. Вот где кайф. И море синее, и яхты белые…
– Ты там тоже побывала?
– Нет. Подруга рассказывала. Она замуж вышла за одного абу-дабийца.
– И как дабиец?
Карина закинула руки за голову и мечтательно пропела:
Еремеев заворочался на своей полке.
– Хорошо поешь. Голос есть.
– Как говорила бабушка: и волос есть, и голос.
– А бабушка где?
– В Гродно.
– Как же ты из Гродно в Москву перебралась?
– Как-как… Вышла замуж – развелась. Скучно все это. Спокойной ночи!
Еремеев не ответил. Он уже спал, провалившись в темную яму, набитую черным пухом. И снилось ему синее море, белая яхта. Потом по мачте взбежал мохноногий паук-яйцеед. Голубая «мазда» выскочила на причал. Дельф рванулся из кокпита. Раздалась очередь, другая, третья…