– Как поживаешь?
– Хорошо. А ты?
– Прекрасно. Ты хорошо выглядишь.
– Спасибо.
– Вообще-то ты всегда хорошо выглядишь.
Она снова улыбнулась, на этот раз теплее, перегнулась через сиденье и осторожно поцеловала его в щеку. Когда они познакомились, Келли показался ей довольно скучным. А профессия уж совсем скучная. Но он затронул самые глубины ее существа, и она знала – чем бы ни закончилась сегодняшняя встреча, она уже никогда не будет прежней. Его появление, когда-то такое обыденное, теперь стало появлением главного героя. Как и когда это случилось? Она не знала.
– Я хотела поздороваться с тобой. – Она сглотнула. – Еще раз увидеть тебя. – Как звали тех двоих – они еще спали, положив между собой меч, чтобы не поддаться искушению? Она чувствовала, что этот меч тут – тяжелый и смертоносный.
Он молчал, подыскивая слова.
– Здравствуй. – Дождь барабанил по крыше. – Я скучал без тебя.
Он нахмурился и чувствовал себя неуютно.
– Хатч, мне нужно тебе кое-что сказать.
С места в карьер, подумала она. Это его стиль.
– Ты женишься.
Его глаза широко раскрылись. Он усмехнулся. Это была та робкая, дружелюбная и лукавая усмешка, которая обворожила ее два года назад. Сегодня в этой усмешке чувствовалось облегчение. Худшее для него осталось позади.
– Откуда ты знаешь?
Она пожала плечами.
– Мне сказали об этом через десять минут после приземления.
– Извини, я бы сказал тебе сам, но я не знал, что ты вернулась.
– Не важно. Кто она? – Хатч проехала через глубокую лужу на выезде и повернули на Харингтон-авеню.
– Ее зовут Тереза Пепериль. Она, как и ты, предпочитает, чтобы ее звали по фамилии. Все зовут ее «Пеп». Она учительница.
– Хорошенькая, конечно.
– Да, как и ты. Я обращаю внимание только на красивых женщин. – Он сказал это как комплимент, но он прозвучал неуклюже и причинил боль.
Хатч промолчала.
Он смотрел мимо, боясь заглянуть ей в глаза.
– Что я могу тебе сказать? Она живет в Южном Джерси и, насколько мне известно, собирается остаться здесь. – Он как будто оправдывался.
– Что ж, поздравляю.
– Спасибо.
Она повернула налево на Одиннадцатую улицу. Квартира Келли была совсем рядом, в доме, напоминавшем замок. С фасада вяло свисали вымпелы.
– Послушай, – сказала она, – почему бы нам не остановиться и не выпить где-нибудь? – Она чуть не добавила: «ради того, что было».
– Не могу, – сказал он. – Она вот-вот приедет. Мне надо убрать квартиру.
Хатч остановилась у дома. Выключила мотор. Ей захотелось все бросить и уехать и не искушать себя больше.
– Келли, – сказала она, – у нас с тобой еще есть время. – Она говорила так тихо, что не была уверена, что он слышит ее.
– Нет. – Он отвел глаза. Она ожидала гнева, горечи или печали. Но ничего подобного. Голос его звучал ровно. – У нас никогда его по-настоящему не было.
Она промолчала. Мимо прошел какой-то мужчина с собакой. Он с любопытством посмотрел на них, узнал Келли, смущенно поздоровался и пошел дальше.
– У нас все могло бы получиться, – сказала она. – Если бы мы по-настоящему захотели. – Затаив дыхание, она ждала ответа и вдруг поняла, что боится услышать «да».
– Хатч. – Он взял ее за руку. – Тебя все время нет. Ты занимаешься мной в промежутке между полетами. Что-то вроде мальчика по вызову.
– Я этого не хотела.
– Но получается именно так. Сколько раз мы говорили об этом? По ночам я смотрю в небо и знаю, что ты где-то там. Как ты, к черту, можешь осесть в Принстоне и торчать там всю жизнь? Воспитывать детей? Ходить на родительские собрания?
– Я могла бы. – Еще одна ложь? Она отвечала уже автоматически, не в состоянии остановиться.
Он покачал головой.
– Даже когда ты здесь, ты далеко. – Их глаза наконец встретились. Его взгляд был суровым, и ей там не было места. – Когда ты летишь?
Она сжала его руку, он не ответил на пожатие, и она отпустила его.
– На следующей неделе. Я должна эвакуировать экспедицию Академии с Куракуа.
– Все осталось по-прежнему, не так ли?
– Видимо, да.
– Да. – Он покачал головой. – Я видел твои глаза, когда ты начинала говорить о тех местах, Хатч. Я знаю, какой ты становишься, собираясь лететь. Знаешь, ты ведь обычно не можешь дождаться начала полета. Ты никогда не смогла бы остаться ради меня. – Голос его задрожал. – Хатч, я люблю тебя. Всегда любил. И всегда буду любить, только никогда больше об этом не скажу. Я все отдал бы ради тебя. Но ты недосягаема. Ты возненавидела бы меня, если бы осталась.
– Этого никогда бы не случилось.
– Нет, обязательно случилось. Мы оба знаем, что если я скажу – ладно, давай начнем все сначала, ты позвонишь этому как-его-там и скажешь, что не летишь на Куракуа, черт его знает, где оно находится, и сразу же пожалеешь о том, что сделала. В тот же миг. И еще я скажу тебе кое-что: когда я выйду из машины, ты помашешь мне на прощание и уедешь с облегчением. – Он посмотрел на нее и улыбнулся. – Хатч, Пеп хорошая женщина. Она тебе понравилась бы. Будь счастлива за меня.
Она нехотя кивнула.
– Мне пора. Поцелуй меня по старой памяти.
Ей удалось улыбнуться и увидеть ответную улыбку.
– Считай, – сказала она, и губы их встретились.
Несколько минут спустя, выехав на Коноверскую скоростную трассу и направляясь на север, она решила, что он был не прав. По крайней мере, сейчас она испытывала только сожаление.
Ураганы – любимая погода Эмили. Ей нравилось сидеть у камина со стаканом кьянти, слушать завывание ветра над центральным куполом, смотреть, как гнутся деревья. Она любила ураганы, и пусть с каждым годом они становились все свирепее и страшнее и носились по острову, затопляя его.
Может, за это она их и любила. Они – часть сложного механизма, заставляющего уровень моря подниматься, а леса и пустыни отступать, и это вынудило медлительных политиканов после трехсот лет ничего-не-делания начать делать хоть что-то. Возможно, и слишком поздно. Но она слышала в реве шторма голос планеты.
Она поразила Ричарда Вальда во время их первой встречи. Это произошло в те времена, когда археология была еще связана с Землей. Они тогда сидели за столом друг против друга на семинаре по вопросам скульптуры. Потом он потерял интерес к скульптуре, зато увлекся Эмили и устремился вслед за ней по трем континентам и некоторым самым завалящим ресторанчикам Ближнего Востока.
После ее смерти он не женился вторично. Не потому, что не смог прийти в себя после потери и не потому, что не смог найти себе еще кого-то. Но те чувства, которые он испытывал к ней, никогда не повторялись. Не было и близко ничего похожего. Любовь к Эмили отодвинула на второй план даже его страстное увлечение старинными знаниями. Он не думал, что когда-нибудь еще встретит такую женщину.
Это ей принадлежала идея поселиться в штате Мэн, подальше от Нью-Йорка или округа Колумбия. Он написал там «Вавилонское лето» – книгу, которая сделала ему имя. Они провели там День Благодарения и наблюдали такую же бурю, когда пришло сообщение о том, что был преодолен барьер гиперпространства. (В то время ни Ричард, ни Эмили не понимали, что такого особенного в этом барьере и уж совсем не догадывались, насколько он изменит их профессию.) Это произошло всего за две недели до ее смерти. Она погибла, когда ехала навестить родителей перед праздником.
Дождь с шумом стучался в окна. Качались огромные ели во дворе и на другой стороне улицы у дома Джексонов. Больше не было сезона ураганов. Ураганы бушевали теперь во все времена года. Начиная с первого января этот был седьмым по счету. Его назвали Гвен.
Ричард просматривал свои заметки по Великим Монументам, намереваясь приступить к статье для Археологического Обозрения. Статья касалась всеобщего разочарования – ведь несмотря на двадцатилетние усилия, так и не удалось обнаружить Создателей Монументов. Он пытался доказать, что, несмотря на неудачу, эти исследования все-таки дали некоторые положительные результаты. «Несмотря на отсутствие прямого контакта они (Создатели Монументов), как и другие мифы, стали заметной духовной силой. Мы теперь знаем, что возможно создать развитую культуру, которая делает жизнь стоящей и даже благородной. Как еще объяснить мотивы создания Монументов столь всепокоряющей красоты?»