— Жаль, сегодня они не вышли, — заметил Болингброк.
— О ком вы, Генри?
— О юных влюблённых. Он — белокурый, прекрасно одетый красавец, она — молодая дама с длинными каштановыми волосами и безупречной, я бы даже сказал, королевской, осанкой. Они встречаются в этом саду почти каждый вечер.
— Очень романтично.
— Скажите мне, Роджер. Вы, столько знающий о немцах, которые тщатся захватить нашу страну, видели ли вы принцессу Каролину?
— Имел такую честь однажды, в Ганновере.
— Говорят, что у неё дивной красоты каштановые волосы — так ли это?
— Описание вполне точное.
— А! Вот и она!
— Кто «она», милорд?
— Вот, поглядите и скажите мне.
Роджер неохотно шагнул к телескопу.
— Смотрите-смотрите! — подбодрил его Болингброк. — Можете не опасаться, половина лондонских тори глядели в этот окуляр и видели её.
— Вряд ли такие слова можно счесть рекомендацией, но я вас уважу.
Роджер нагнулся к телескопу.
В окуляре возник пузырь зелёного света; он рос по мере того, как Роджер приближал глаз к линзе и, наконец, стал целым миром. Поворот верньера — и мир этот обрёл чёткость.
Галерею, отделяющую сад (передний план) от конюшен (дальнего), разрезала посередине высокая сводчатая арка с воротами; сейчас они были открыты. Соответственно Роджер не мог видеть конюшен, только участок жёлтого гравия в проёме арки. Впрочем, даже этого было довольно, чтобы понять: сегодня там царит оживление. Копыта, обутые ноги и колёса сновали туда-сюда, сплющенные оптикой в плоскую картинку — живую кулису. На её фоне в арке стояла, нагнувшись, женщина, одетая по-дорожному. Она переобувалась из домашних туфель в высокие ботинки. Рядом лежал открытый саквояж, переполненный нарядами. Подбежала служанка с платьем в руках, сунула его в саквояж и принялась уминать руками.
— Я бы назвал это спешным отъездом, — сказал Болингброк в ухо Роджеру. — Похоже скорее на Меркурия, чем на Венеру.
Роджер, не обращая на него внимания, подкрутил верньер, старясь чётче разглядеть женщину, надевавшую дорожную обувь. У неё, несомненно, были длинные каштановые волосы, которые сейчас соскользнули с плеча и касались земли.
Нет, они лежали на земле. Грудой. Роджер заморгал.
— Что вы увидели?! — вопросил хозяин. — Это она?
— Погодите, я не уверен.
Локоны определённо лежали на земле. Дама спокойно закончила шнуровать ботинок, затем подняла их. У неё были белокурые, с проседью, волосы, уложенные плотно к голове. Она встряхнула каштановый парик, расправляя пряди, и надела поверх белокурых волос. Служанка, сумевшая таки закрыть саквояж, подошла, натянула парик сильнее и подколола его длинной шпилькой.
— Лопни мои глаза, — сказал Роджер. — Волосы её выдали. Если эта молодая дама — не принцесса Каролина Бранденбург-Ансбахская, то я — не виг.
— Дайте и мне посмотреть! Что она сейчас делает? — воскликнул Болингброк. Роджер шагнул в сторону. Болингброк припал к телескопу, поправил резкость, снова отыскал даму и сказал: — Я вижу только её спину. Ухажёр куда-то запропал. Думаю, она садится в карету.
— Я тоже так думаю, милорд.
«Чёрный пёс» в Ньюгейтской тюрьме
тогда же
Бывает, что человек, долго бившийся над трудным уравнением, внезапно находит способ кардинально его упростить. Два выражения, которые он переписывал вновь и вновь, так что они стали ему знакомей собственной подписи, в результате наития или каких-то дополнительных данных оказываются равными и полностью исчезают из формулы, оставив для раздумий совершенно новое математическое равенство. В первый миг он ликует: гордится собой, радуется, что дело пошло. Затем приходит отрезвление. Он смотрит на оставшуюся запись и видит, что получил совершенно новую задачу.
Нечто подобное произошло с Даниелем в «Чёрном псе». Например: Джек Шафто был при сабле. Покуда он оставался Шоном Партри, она Даниеля не смущала: многие ходят вооруженными. У Джека сабля сразу приобрела иной смысл. Он нарочно всё подстроил, чтобы убить Исаака и Даниеля, если до этого дойдёт. Или свечи: со стороны Шона Партри — просто блажь, со стороны Джека — средство видеть лица противников, самому оставаясь в тени. И это лишь очевидное и поверхностное; о более глубоких последствиях можно было бы раздумывать неделями.