Он посмотрел на реку. Даниель обернулся и, проследив его взгляд, увидел, что к верфи мистера Орни ползёт многовёсельное судно.
— Вот уж не ожидал увидеть такое на Темзе. Чей там флаг? — спросил Даниель, видя, что ван Крюйк раздвигает подзорную трубу.
— Двуглавый орёл. Боевая галера русского военного флота, — ответил ван Крюйк и, помедлив мгновение, рассмеялся над такой нелепостью.
— Она прибыла за кораблями, которые построил мистер Орни, — предположил Даниель. — Великий день для мистера Орни!
— А для доктора Уотерхауза?
— Всё хорошо. Этого я и ждал.
— Хотелось бы, чтобы ваш голос звучал более искренне.
— Это не отсутствие искренности, а просто задумчивость. За последние дни многое случилось. Всё стало много сложнее.
— Провалиться мне! Ну и рослый же народ эти русские!
— О чём вы?
— Вон тот малый на юте! Если те, кто рядом с ним, обычного роста, то он — самый высокий человек, какого я видел. Как он возвышается над тем бедолагой, которому задаёт трёпку!
— У вас передо мной преимущество. Вы позволите?
Ван Крюйк с неохотой протянул подзорную трубу. Даниель примостил её на штабель досок и направил так, чтобы видеть приближающуюся галеру. Она была уже на расстоянии полёта стрелы от верфи мистера Орни; вёсла двигались всё медленнее и медленнее. Даниель оглядел ют, необычно высокий, как всегда на военных кораблях, и сразу увидел человека, о котором говорил ван Крюйк. Оценить его рост было трудновато, поскольку рядом стояли несколько карликов. Однако тут были и люди вроде бы обычных размеров: один, в адмиральской шляпе французского фасона, расхаживал вдоль фальшборта. Второй — лысый седобородый старик в маленькой чёрной шапочке — стоял на месте. У третьего видна была только лысина, поскольку высокий нагнул его вперёд и кулаком свободной руки утюжил ему затылок. Судя по широкой улыбке на лице исполина и весёлым физиономиям карликов, трёпка была вполне дружеской; впрочем, если судить по тому, как истязуемый переминался на цыпочках и взмахивал руками, сам он придерживался иного мнения. Тут высокий его отпустил, потому что галера приближалась к верфи и проходила между двумя новёхонькими фрегатами, которые, очевидно, заинтересовали великана. Истязуемый юркнул в сторону, подобрал парик, распрямился (медленно и осторожно, потому что был стар), после чего водрузил парик на голову. Только после этого Даниель смог толком увидеть его лицо.
Даниель вздохнул.
— В чём дело? — спросил ван Крюйк.
— Ситуация внезапно очень осложнилась.
— Мне казалось, вы совсем недавно назвали её сложной.
— Да, так я считал — покуда не появился его императорское величество Пётр Великий в сопровождении барона фон Лейбница.
— Это царь?
— Насколько я могу догадываться.
— Что он здесь делает?
— Не знаю. Одет он как обычный дворянин, с чёрной лентой, следовательно, приехал инкогнито.
— Может быть, шведы выгнали его из России, и он бежал в Англию.
— Вряд ли. Побеждённые монархи не являются со свитой из карликов и натурфилософов.
— Так что его сюда привело?
— Надеюсь, каприз.
— Почему надеетесь?
— Потому что в противном случае его приезд, возможно, имеет какое-то отношение ко мне.
— Жаль, что я не мог приехать на похороны Софии, — сказал барон Готфрид Вильгельм фон Лейбниц. Он был на английской земле уже около часа. Лейбниц никогда не отличался красотой, но за годы, что они с Даниелем не виделись, у него появились глубокие складки на лице и тёмные мешки под глазами, которые (когда он надел парик и спрятал следы от царского кулака) по крайней мере придавали ему солидно-величавый вид.
Пётр осматривал военные корабли в сопровождении большей части своей свиты и слегка растерянного, но в целом довольно боевитого мистера Орни.
— Друзья поняли, что вас задержали какие-то важные обстоятельства, — сказал Даниель. — Враги укрепились в своём дурном мнении, если вообще заметили, что вас нет.
Лейбниц кивнул.
— В мае меня вызвали в Санкт-Петербург, создавать Российскую Академию наук, — объяснил он.
— Забавно, что меня никогда не приглашают по таким поводам.
— Удовольствие более чем сомнительное. Санкт-Петербург — болото в прямом и переносном смысле. Пётр всё хочет делать сам. — Лейбниц указал на один из кораблей, который ещё стоял на стапелях, готовый к спуску; царь лез по вантам, как трёхсотфунтовая муха по исполинской паутине; его свита на палубе могла только ёжиться от страха или аплодировать. — Покуда он сражается со шведами (то есть почти всё время), работа стоит. Когда он приезжает и видит, что его прожекты заглохли, он приходит в ярость и требует всё сделать немедленно. А в итоге я никак не мог вырваться.