— Надо же! — воскликнул Даниель. — В таком случае вам, наверное, приходится держать его под замком.
— Да, доктор, иначе он уже понаделал бы дыр во всех стенах. Его поместили наверх.
— На последний этаж, где держат самых опасных безумцев, — перевёл Сатурн.
— И где он сейчас?
— В аппарате для усмирения буйнопомешанных, сэр, — отвечал Стаббс, слегка удивлённый вопросом. — Как вы и прописали — на четыре часа в день.
— Действует ли аппарат?
— Аппарат-то действует, и очень сильно, сэр. А если вы о том, удалось ли излечить Имярека от безумия, то, увы, нет, поэтому мы снова удвоили дозу.
— Превосходно! — вскричал Даниель. — Как пройти к аппарату?
— Он в дальнем конце мужского крыла; идти, боюсь, довольно долго, — сказал Стаббс, обходя бритого мужчину, который лежал ничком, бормоча что-то на военном жаргоне и поминутно судорожно вжимаясь в пол от воображаемого разрыва гранат.
— Ничего страшного, — отвечал Даниель. — Бедлам не зря считается лучшим местом для прогулок в дождливую погоду.
— В солнечный день это мало утешает, сэр, — сказал Стаббс, огибая троих молодых людей с индейскими причёсками, которые, стоя плечом к плечу, обсуждали выступление безумца: тот одновременно играл на скрипке и отплясывал джигу.
— Если сыграешь ещё, получишь пенни, и два — если прекратишь!
— Чего ради мы стоим и смотрим на этого несчастного, если в нескольких шагах отсюда можно взглянуть на всклокоченных безумиц?
— Когда ты увидишь настоящих всклокоченных безумиц, ты больше не будешь спрашивать.
Они миновали центральный зал и вошли в галерею, уходящую вперёд на несколько сотен ярдов. Справа тянулись окна, впускающие свет с Мур-филдс, слева — близко расположенные двери с зарешёченными оконцами на высоте человеческой головы. Представители всех лондонских сословий, за исключением высшей знати и нищих — мужчины и женщины, дворяне и простонародье, взрослые и дети, шумные банды подмастерьев и стайки хорошо одетых молодых дам, одинокие особы женского пола, одетые ещё лучше (то были куртизанки), бодрые старики и старухи, совершающие дневной моцион, лихие ватаги мальчишек, самодовольные могавки, охорашивающиеся франты и весельчаки-кокни, — прохаживались от двери к двери, заглядывая в каждое окошко. Торговцы продавали с тележек еду и пиво. Кое-где надсмотрщики в тёмно-синем сообща усмиряли отбившегося от рук подопечного, но в целом узники разгуливали свободно — насколько свободно можно разгуливать в ручных и ножных кандалах, соединённых изрядной длины цепью. Некоторые — меланхолики — сидели, сгорбившись, на полу или бродили, волоча ноги, по коридору; они не обращали внимания на зевак, даже когда те тыкали им в рёбра тростью. Другие — буйнопомешанные — вели яростные споры с невидимыми оппонентами или вещали о том, что мучило их воспалённый мозг. Наиболее занятные экземпляры собирали вокруг себя толпу. Зрители смеялись над теми, чьи речи были непристойны или касались политики, и поддразнивали несчастных, стараясь вызвать у них новую вспышку. Один из безумцев уверял, будто Людовик XIV управляет Лондоном из тайной комнаты под куполом собора святого Павла и ему служит целая армия иезуитов, способных посредством чар обращаться серыми голубями. Молодой человек из числа зрителей сообщил ему, что целая стая таких голубей только что влетела через разбитое окно под купол Бедлама. Безумец смертельно перепугался и убежал в камеру так быстро, как только мог. Грохот его цепей, а также смех и аплодисменты зрителей на время заглушили все разговоры в галерее.
Когда шум утих, Стаббс обратился к Даниелю:
— Нам приходится менять солому в камере Имярека по пять раз на дню, — сказал он на случай, если доктор Уотерхауз всё ещё сомневается в действенности аппарата. — Другие пациенты научились держаться от него подальше — за исключением копрофилов, которых приходится отгонять палками. — Он кивнул на дверь чуть дальше впереди. Случайно или нет, из её окошка как раз вылетело что-то бурое и упало на парик проходящего щёголя, взметнув облачко пудры. — Надо было платить провожатому, — заметил Стаббс, направляя Исаака, Даниеля и Сатурна ближе к окну, дальше от летящих экскрементов. — Мне вот думается, что Имяреку могло бы помочь битьё. Я помню ваш запрет, доктор, но если бы вы всё-таки позволили мне пустить в ход палку…
— Нет, — сказал Даниель. — Вчера вы прислали записку, что он просит разрешения со мною поговорить…