– Вам понадобятся кое-какие вещи, чтобы переночевать.
Она кивнула, а когда Харв отправился встречать въезжающий во двор фургон, спросила:
– Вы ведь, наверное, хотели бы, чтобы кто-то из нас спал в машине?
– У него там труба внизу, у этого фургона, – объяснил я.
– Ладно. Давайте устроим западню. Пусть все узнают, что именно этот фургон отправляется во Францию. Вдруг кто-нибудь да клюнет?
– Гм, – с сомнением заметил я. – Не хотелось бы, чтобы вы впутывались во что-нибудь опасное. Она слегка улыбнулась.
– Не все так думают. Патрик иногда бывает очень требовательным. – Казалось, ее это ничуть не беспокоит. – Да мне и не потребуется прыгать с парашютом на оккупированную немцами территорию Франции.
Я вдруг понял, что такие женщины, как она, именно это и делали во время Второй мировой войны. Как бы прочтя мои мысли, она сказала:
– Моя мама прыгала, и выжила, еще и меня родила потом.
– Не все так могут.
– У нас это в крови.
– У вас дети есть? – спросил я.
Она небрежно отмахнулась – жест, типичный для матерей, не страдающих излишней сентиментальностью и целиком полагающихся на нянек.
– Трое. Все выросли и вылетели из гнезда. Муж давно умер. Жизнь неожиданно стала пустой и скучной, все эти выставки, скачки потеряли всякий смысл. Тут и появился Патрик... Достаточно?
– Вполне.
Я понимал ее, как никто, и она чувствовала это. Несмотря ни на что, она не могла оставаться равнодушной к самой себе. Она тряхнула головой, как бы отбрасывая ненужные мысли, и поднялась, высокая, уверенная в себе женщина, для которой лошади были главным в жизни, но которые не смогли сделать ее счастливой.
– Если я вам завтра не нужна, – сказала она, – то я отвезу пробирки Патрику в Лондон, и мы все обсудим. Вернусь в среду. Когда приходить?
– Вам нужно будет выехать в семь утра. Вы переправитесь из Дувра в Кале и прибудете к месту назначения во Франции часам к шести. По возвращении, в четверг, вам, разумеется, придется ехать к дочери Джерико Рича, чтобы доставить туда жеребца. Сюда вы вернетесь поздно, часиков в десять вечера.
– Поняла.
Она аккуратно завернула в носовой платок две янтарные пробирки и спрятала их в сумку Коротко кивнув на прощание, она села в машину и уехала.
Я достал оставшиеся четыре пробирки из ящика стола, завернул их в бумагу и положил в карман куртки. Затем я слил остатки кофе из кружки обратно в термос, завернул крышку и положил его в сумку, где уже лежали бутерброды, чтобы потом забрать все домой.
Рабочий день заканчивался. Не все фургоны еще вернулись, но ждать их я не собирался. Водители этого и не ожидали и вполне могли посчитать за излишнюю подозрительность и недоверие. К тому же были получены по телефону сообщения от водителей девятиместного фургона, который я послал в Ирландию с племенными кобылами, и того, что ушел во Францию за двумя двухлетками для конюшни Уотермида, относительно того, что ни один из них не вернется ранее двух или трех часов ночи.
Для нас это было в порядке вещей. Для Уотермида же в связи со столь поздним возвращением возникало много трудностей. Поэтому я уже договорился с водителями, что они вернутся на базу и поставят двухлеток в конюшню на ферме до утра. Однако я забыл предупредить самого Майкла.
Подавив зевок, я набрал его номер.
– В два ночи? – запротестовал он. – Ты же знаешь, мне это не нравится. Весь этот шум, и суета, и свет, когда другие лошади спят. Ты же знаешь, им надо хорошенько выспаться.
– Если хочешь, мы можем подержать их до утра у себя в конюшне, – сказал я так, как будто эта мысль только что пришла мне в голову. – С ними все будет в порядке. Водитель сообщил, что поездка проходит нормально. Лошади спокойны и едят хорошо.
– Мог бы и получше все организовать, – проворчал Майкл с мягким осуждением. Как всегда, он воли своим чувствам не давал.
– Задержка произошла на переправе в Кале, – объяснил я. – Твои лошади раньше десяти сегодня в Дувр не попадут. Очень сожалею, Майкл, но от меня ничего не зависело.
– Да, да, разумеется, я понимаю. Но, черт побери, это ужасно некстати. Ладно, пожалуй, будет лучше, если они до утра пробудут у тебя. Привези их пораньше, договорились? В полседьмого или что-нибудь около этого, когда мои парни придут на работу. Не возражаешь?
– Обязательно, – подтвердил я.
– Значит, договорились. – Он помолчал, чтобы сменить тему. – Там... гм... никаких новостей насчет механика?
– Полиция задает вопросы относительно возможного несчастного случая.
– Жаль, что он свалился.
– Хуже некуда.
– Скажешь, если я могу чем-то помочь.
– Спасибо, Майкл.
– Моди говорит, что она тебя любит. Вздохнув, я повесил трубку, от всей души желая, чтобы слова Моди соответствовали действительности, и, немного подумав, набрал номер фермы по выращиванию жеребцов, по поручению которой мой фургон направился в Ирландию.
– Ваши четыре жеребые кобылы, – сказал я, желая их успокоить, – в данный момент находятся на пароме, но раньше одиннадцати в Фишгард не попадут. Вы не будете возражать, если мы прямо оттуда привезем их к вам? Это будет где-то около трех ночи.
– Нормально. Мы все равно всю ночь не спим – кобылы жеребятся.
Покончив с делами, я устало поднялся, прихватил сумку, закрыл входную дверь в контору, оставив столовую открытой для водителей, и отправился заводить “Фортрак”, мою рабочую лошадку. Иногда, садясь за руль этого практичного автомобиля, я ощущал, как перестаю быть человеком, ездящим на “Ягуаре”. Но где-то под оболочкой делового человека еще бился пульс жокея, и я теперь понимал, что нельзя дать ему умереть, покинуть меня, унести с собой желание каждый день рисковать жизнью, хотя делать этого больше и не приходится. Я приехал домой, поел и лег спать. “Надо будет почаще выводить “Ягуар” из “стойла”, – подумал я.
* * *
Было еще только чуть больше половины седьмого, а я уже встал, оделся, позавтракал и ехал навстречу светлеющему небу, на ферму, проверить, что и как.