— Кто дежурный? Что случилось?
В ответ сразу несколько голосов:
— Салют!
— Салют в Москве, товарищ подполковник!
— Из ста двадцати орудий!
— И в нашу честь бабахнули!
Возбужденные радостные голоса накрыла запоздалая команда дежурного:
— Батальон, смирно! — И радостно-гордый рапорт: — Товарищ подполковник! Устройство батальона на отдых закончено. Танки замаскированы. Люди определены. Происшествий нет. Получено сообщение, что в Москве дан салют из ста двадцати орудий двадцатью артиллерийскими залпами! В числе отличившихся названо наше соединение!
— Вольно! — скомандовал ты. И к офицерам: — Ну-ну, расскажите-ка поподробнее!
Уже пережившие и потрясения минувших боев, и радость большой победы в этой первой для бригады крупной операции, бойцы снова ликовали:
— Первый салют! И в нашу честь!
— Теперь пойдет!
Я тоже радовалась. Но все-таки ревниво отметила, что хорошая придумка — давать орудийные салюты в честь важных военных побед — явилась в чью-то умную голову с запозданием: первый салют следовало, наверное, дать войскам, разгромившим гитлеровцев под Сталинградом. Впрочем, бои на Курской дуге были логическим завершением Сталинградской битвы: именно здесь, под Орлом и Курском, готовились немецкие войска взять реванш за Сталинград. Гитлер торжественно заявил, что это будет «последнее сражение за победу Германии», что «победа под Курском должна явиться факелом для всего мира». Что имел он в виду, произнося эти слова?
В который раз выхожу из землянки, определенной под санчасть, чтобы увидеть тебя: ведь мы не поговорили о салюте, не обменялись радостью. Ты вынырнул из темноты неожиданно, оживленный, радостный.
— Теперь будем наступать. Только наступать! Знаешь, — сказал ты, уведя меня по тропинке в глубь леса, — я подготовил одно предложение. Примешь его? Я хотел бы отметить этот день нашим бракосочетанием, а?
— Да, но… — я умолкла, не зная, чем подтвердить свое неясное, неопределенное «но». Зина, Шурик, дядя Корней, Алешка, умирающая Степанида Максимовна — почему появилась тревога, когда вспомнились они? Разве я виновата перед кем-нибудь из них? Зина? Но там все давно разрушено ею же самою. Твой отец? Он любит меня. И мама твоя любила. Алешка? Да, вот еще Алешка. И Зина, конечно, тоже — у нее есть Шурик, твой сын… Наверное, поэтому вместе с радостью копошится в душе тревога и растерянность.
Ты заметил все — и мою застенчивую радость, и мгновенно мелькнувшее замешательство. Обняв мои плечи, повел в свою комбатовскую землянку.
Четыре укрепленные досками ступеньки вниз. Невысокая — так, что тебе, идущему впереди, пришлось нагнуться — дверь. На длинном дощатом столе с врытыми вокруг него скамьями коптилка из снарядных гильз. Ты зажег ее.
— Вот. Хозяйничай… А завтра будет свадьба. И гости будут. Согласна?
Смущенная, радостная, счастливая, я уткнулась лицом в твою грудь.
Стол заставлен бутылками с вином и водкой, завален банками консервов, буханками хлеба. Раскрываю консервы. Режу хлеб, раскладываю его на белых бумажных листках. А в дверь уже стучат. Входят два твоих заместителя: майор Попов — по политчасти, капитан Лиханов — по строевой.
Я стою по стойке «смирно»?
— Здрасьте, товарищ майор! Здрасьте, товарищ капитан!
Они смеются:
— Вольно, вольно! Мы же гости. А ты хозяйка…
Снова стук: повар приносит в ведре стаканы, вилки, жестяные тарелки и миски. Легонько отодвигает меня плечом:
— Вам сегодня работать не полагается!
Боже, уже весь батальон знает…
А вот у землянки отчаянно сигналит машина.
— Узнаю трофейную комбриговскую, — смеется майор Попов, распахивая дверь. Вошли командир бригады — тучный, с удивительно прямыми плечами полковник Аверин и начальник штаба бригады подполковник Кульбаков — высокий, худой и, как мне кажется, очень серьезный и строгий человек. Шофер вносит две высокие квадратные консервные банки с американской колбасой, вещевой мешок с яблоками. Комбриг критически оглядывает мою выцветшую хлопчатобумажную гимнастерку, короткие, с широкими голенищами кирзовые сапоги. Кивнув на колбасу и на яблоки, которые шофер высыпал на постель, говорит:
— Это не подарок. Подарок за мной.
Через несколько дней меня вызовут в штаб бригады. Я побегу, волнуясь: зачем это санинструктор батальона понадобился комбригу?