Однако ворваться в город с ходу не удалось: каменный мост через реку прикрывали пушки, укрытые в крепости. Другие мосты оказались взорванными, броды были заминированы.
И ночь, и весь следующий день шла артиллерийская дуэль. Саперы в это время нашли и разминировали броды. Появилось много пехотинцев — прошел слух, что это подошли основные силы.
И опять — ночь.
— Пора! — глядя на светящийся циферблат часов, говоришь ты обступившим тебя командирам рот, взводов, танков. Офицеры разбегаются по машинам. Тихая команда: «Заводи». «Тридцатьчетверки» — без огней, как бы на ощупь — осторожно, медленно спускаются в реку. Они кажутся слабыми и беспомощными перед сплошной стеной орудий, самоходных установок, бронетранспортеров, которые ведут огонь с того, высокого берега. Грохочут взрывы. Вздымаются вверх фонтаны воды, перемешанной с землей. Сердце бьется тревожно. Разум требует: «Скорей! Скорей!» А танки идут медленно. Но они идут, идут, и становится ясно, что неистовый вражеский огонь бесприцелен.
Одна из «тридцатьчетверок», включив фары и задрав нос, резко выскакивает на берег — прямо на противотанковую пушку. Почти одновременно с нею зажигают фары остальные машины и на предельной скорости тоже лихо вылетают на берег. Теперь там все перемешалось. Видно лишь, как мечутся, скрещиваясь и расходясь, полосы яркого света, в которых возникают то колеса перевернутых пушек, то закрывшие лицо руками солдаты, то бронетранспортеры, перевернутые набок, то хлам, оставшийся от раздавленных грузовиков. И тогда, опередив команду своего ротного, бросаются в реку автоматчики.
Потом ты рассказывал: перед тем как форсировать Смотрич, командир взвода разведки лейтенант Проць запросил разрешение идти первым.
— Это мой родной город, товарищ подполковник! — взволнованно кричал он в переговорное устройство.
— Это наш город! — ответил ты. — Следуйте, как приказано!
Лейтенант Проць… Он погиб на улицах родного Каменец-Подольска.
Раненые танкисты, которых я перевязывала, экипажи машин, с которыми оказывалась рядом, бросали короткое: «Командует!» Значит, ты жив! Но вот во время минутной передышки кто-то из офицеров сообщил: ваши с Жорой Прокопьевым танки умчались на вокзал встречать фашистский эшелон, который доставил гарнизону города подкрепление: пехоту, боеприпасы, орудия. Наверное, я изменилась в лице, потому что кто-то другой уже успокаивал меня:
— Да ты не волнуйся: комбат с Жорой дадут им прикурить!
Комбат с Жорой! Разве же это силы — две «тридцатьчетверки»?
«Ну и тяжеленько пришлось нам со старшим лейтенантом Прокопьевым, — сказал ты на следующий день, когда все было кончено. — Спасибо, артиллеристы помогли!» Представляю, каково было вам, если ты сам признался: «Тяжеленько…»
О боях в Каменец-Подольске теперь уже не осталось цельного впечатления. Все возникает в памяти как клочья раздерганной ветром тучи: горящий вражеский танк у самого ствола нашей пушки с исковерканным, рваным щитом… Разметанная взрывами батарея… Догорающие ящики из-под мин… «Тигр», жерлом орудия уткнувшийся в землю… Улица, до отказа забитая рядами не успевших выбраться из города автомашин… Трупы солдат — немецких и наших… И раненые. Не помню ни лиц, ни званий, ни имен — только раны. Впрочем, осмысливать происходящее и осматриваться было некогда. Атаки, вражеские и наши, следовали одна за другой. Сколько их было? Десять, двадцать, сто? И каждая казалась последней…
Потом стало легче. Вокруг в разных местах еще продолжалась автоматная и пулеметная перестрелка, выли и хлюпали, разрываясь, мины, гремели одинокие орудийные выстрелы. Но это уже никого не тревожило. Бой угасал.
И вдруг все началось сначала: налеты авиации, танковые атаки, натиск вражеской пехоты и штурмовых групп. День, ночь, день, ночь, еще день и еще ночь отбивались мы от непонятно откуда взявшихся свежих гитлеровских «сил. И лишь после боя стало известно, что это пробивала себе дорогу, стараясь избежать «котла», группировка немецких войск под названием «Юг». Мы устояли!
Майская открытка от Сильвестра Проскурина: «Вы, конечно, помните, как буйно цвела сирень в мае 1944 года, когда мы были под Коломыей?» Слова Сильвестра и ветка цветущей сирени, изображенная на открытке, воскресили утонувший в кладовых памяти далекий май — единственный наш с тобою фронтовой май.
…«Тридцатьчетверки» вообще быстры, подвижны, маневренны. А теперь в батальоне новые машины, с более мощной, восьмидесятипятимиллиметровой пушкой. Опыт боев у ребят большой, и «тигры» уже боятся сближения с нашими танками. И вот на участке, где, поддерживая стрелковые части, вела бой рота старшего лейтенанта Жоры Прокопьева, наступило затишье: обе стороны перешли к обороне. А оттуда, где с двумя остальными ротами находишься ты, все еще доносится тяжелое размеренное баханье орудий, земля гудит от взрывов и небо по ночам в неутихающем зареве пожаров.