— А хотите, я покажу вам весь Крым? — неожиданно для себя выпаливаю я. — И легенды все про Крым расскажу! Хотите?
— Отличная идея. Может, сейчас и начнем? — Твои прищуренные глаза голубеют ярко и сочно, как каемочка на моих продырявленных, начищенных зубным порошком спортивных тапочках.
— Можно и сейчас, — скрывая радость, небрежно соглашаюсь я.
…Почему забывается важное, необходимое и застревают в памяти пустяки? Отчетливо, ясно, будто это было сегодня, помню, как, остановившись возле мороженщицы, ты бросил на тележку новенькую бумажную купюру.
— Три порции.
— Две! Пожалуйста, две! — торопливо возразила я и солгала: — Мне не хочется…
На самом же деле меня впервые угощали, и я просто не знала, нужно ли принимать угощение и должна ли я потом вернуть тебе за мороженое деньги? В том и другом случае возникала неловкость. И потому я решила: лучше отказаться. Наверное, ты понял все это, сказал нарочито серьезно и солидно:
— Вы дама, и я угощаю вас!
Слово «дама» мне не понравилось: какое-то буржуйское. А мороженщица тем временем положила на дно квадратной жестяной формочки вафлю, сверху лопаточкой набила желтое, как масло, мороженое, прикрыла его еще одной вафлей и выдвинула ножку формочки вверх.
— Бери, — сказал ты Алешке, указывая на мороженое. — И бегом — арш домой: отнеся сачок и кастрюлю. Мы будем ждать тебя на берегу.
«Мы…» Мы идем по парку, и я совсем не узнаю себя. Обычно языкатая, боевая, сейчас я вся скована: не знаю, о чем говорить, вроде бы не так ступаю и не могу посмотреть в сторону: кажется, все-все встречные, совсем незнакомые люди и знакомые, смотрят на меня и видят, какая я неловкая, неуклюжая, словно придавленная невидимой тяжестью.
— Алеша нас не потеряет? — Собственная вежливость удивляет меня: я всегда звала твоего брата Алешкой.
У причала по обе стороны стоят белоснежные катера. В море, недалеко от берега, резвятся дельфины, мелькают их крутые блестяще черные спины. Чайки, красивые простые тела которых в полете кажутся отлитыми из фарфора, садятся на воду, качаются на волнах. Вдали, на самом горизонте, плывет корабль. Отделенный от берега дымкой, он будто парит над водой.
— Хорошо. Правда? — спрашиваешь ты.
— Ага, — киваю я и чувствую себя так, как, наверное, чувствует себя со мной Алешка.
На причале рыбачат женщина и мальчонка лет десяти. Они вытягивают из воды и разбирают на досках причала сеть. В ней мелкая рыбешка, рыба — черт, несколько крабов. Вытащив широкую, плоскую, с белым, как у камбалы, брюхом рыбу — черт, мальчонка изо всех сил ударяет ею о доски, наступает на ее голову.
— Что ты делаешь? Зачем? Изверг полосатый! — кричу я.
— Черта надо убивать, он вредный, — спокойно произносит женщина. Мальчонка ногой сбрасывает истерзанную рыбу в море и наблюдает, как, белея животом, идет она ко дну. Я чуть не плачу:
— Варвар, колода бесчувственная!
Женщина подзывает мальчонку. Вытащив из волос шпильку, кивает на краба:
— Держи.
Соединив оба конца шпильки, она сует их крабу в рот и, деловито поджав губы, долго и с удовольствием ковыряет у него внутри. Я понимаю, что это делается с расчетом на меня, хватаю тебя за руки и, убегая, тяну за собой. Ругаюсь:
— Не могут просто бросить в кипяток…
— А разница-то какая? — насмешливо говорит вслед мне женщина. — И так и этак сваришь да съешь.
— Действительно, сваришь да съешь. Но зачем же так? — остановившись, спрашиваешь ты. Женщина не отвечает, а я вдруг начинаю рассказывать тебе о жестоких людях, которых я ненавижу. Я говорю, говорю без умолку и не замечаю, что лед уже сломан. Теперь я чувствую себя свободнее, раскованнее. Наверное, именно эта перемена в моем к тебе отношении и заставила меня запомнить тот день, причал, мелькающее в прозрачной голубой воде белое брюхо мертвой рыбы и краба, в последний раз дернувшего клешнями в руках у женщины и ее сына. И показывала я тебе в тот день не самое достойное и памятное, а самое красивое. Хотелось стереть ощущение бессмысленной жестокости, увиденной на причале.
Короткими дворовыми переходами водила я тебя с одной улочки на другую, показывала беседки, дом с замысловатым флюгером на островерхой крыше, за́мок на горе, фонтаны, базар, наши южные деревья. А потом мы поднялись на вершину холма и с его высоты любовались морем с пятнами солнца на нем. Мне нравилось, что ты смотришь на все с молчаливым почтением, нравилось, что ты подхватываешь, когда я начинаю читать стихи, и дальше мы читаем вместе — в два голоса.