Мысль — решение — действие… Сколько решений было принято мной и отвергнуто? И к каждому из них продиралась я через густые ветви раздумий, через путаницу ощущений и чувств. А когда, изранив себя, наконец находила решение, тогда прорастали ветви новых раздумий и новые тревоги и надежды заслоняли найденное. Человек слаб, пока продирается по трудной тропинке раздумий. Он петляет, мечется, ищет, останавливается, колеблется. Человек силен, когда решит, как поступить, и отсечет лишние мысли.
Я приняла решение. Я ждала только Зининых слов, чтобы окончательно утвердиться в нем и ответными словами закрепить его — теперь уже навсегда.
Зина сидела чуть боком. На мочке уха у нее дрожала серебряная, с красным отсветом искорка крохотной серьги, ее красный свет напоминал что-то далекое, смутное, совсем почти забытое, как мелодия колыбельной песни, которую поют нам мамы. Но я не помню мамы и не знаю, пела ли она мне колыбельную…
Наконец Зина заговорила — устало, тихо, так, что мне пришлось оторвать от подушки голову, чтобы услышать. Я не сразу поняла, о чем она говорит, не сразу поверила. А когда поняла и поверила, широкая, надежно-твердая дорога принятого решения — в который раз! — ускользнула из-под ног. И снова лихорадочно поскакали мысли. И трудно было разобраться: радостно то, что я услышала, или обидно и больно, даже оскорбительно?
Зина сказала, что не любит тебя («Как это можно — не любить тебя?» — мысленно оскорбилась я), что ее заставил приехать сюда отец-майор, суровый, жестокий, но единственно родной человек.
— В молодости он оставил беременную женщину, а потом всю жизнь казнился, — ровно, спокойно, даже монотонно рассказывала Зина. — Его вторая жена, моя мама, умерла после родов. Папа принял это как наказание и никогда уже больше не женился. А жизнь свою посвятил мне. И когда узнал… — Зина умолкла, задумалась. Руки ее все так же бережно лежали на животе. Она, кажется, прислушивалась к тому, что происходит у нее внутри. И вдруг совсем иным — упругим, сильным голосом Зина призналась:
— Знаешь, девочка, я люблю другого. Люблю своего Витальку, и все тут! — Она как-то по-девчоночьи упрямо тряхнула головой. Серебряные, с красным отсветом искорки сережек озорно запрыгали, заплясали на мочках ее ушей.
— А как же… ребенок ведь… — растерянно пробормотала я.
— А так, — с усмешкой произнесла Зина. — Виталька меня не любит. В этом все дело… Вот назло ему… любимому своему Витальке… А, глупо все это!.. Конечно глупо, — задумчиво повторила Зина. — А тогда мне почему-то казалось: вот уж теперь-то я непременно одержу победу. Насолю Витальке, что ли… А в любви, девочка, нет ни побед, ни поражений. Любовь — она сама и победа, и поражение… В общем, я сама… я все это сама. Понимаешь? Ну как тебе объяснить? — Зина в упор смотрела на меня огромными, широко раскрытыми глазами. Она будто страшилась, что я могу не поверить ей.
— Я даже какие-то гадости говорила, — продолжала она. — Что-то глупое про мужчин, которые, мол, блюдут свою…
— Не надо! Пожалуйста, не надо! — напуганная ненужным больше Зининым откровением, прервала ее я.
— Прости, девочка, — она вздохнула. — Да, добиваясь своей цели, я не выбирала средств… После этого мы стали избегать друг друга, — помолчав, продолжала Зина. — Он даже перестал ходить в библиотеку, где я работала. Но однажды пришел. Сообщил, что переводится в другую часть, и спросил, не понадобится ли его адрес. Я даже оскорбилась: это, мол, еще зачем? О том, что будет ребенок, конечно, ни слова ему не сказала… Потом, позже, вмешался папа. Сам написал письмо… И меня чуть не силой заставил поехать… Но я не могу, я просто не умею так вот… Какая же это жизнь, без любви?
— Что же теперь? Как теперь вы будете? — с тревогой-спросила я.
Зина взглянула на меня с недоумением и вдруг, запрокинув голову, громко расхохоталась. У нее был красивый грудной смех. И сама она, несмотря на бледность и пигментные пятна на лице, была все-таки очень красива.
Вытерев выступившие от хохота слезы, она как-то сразу, вдруг посерьезнела. Тяжело вздохнув, внимательно посмотрела в мои глаза, удивилась:
— О, да ты меня жалеешь! — И, не скрывая боли, попросила: — Не надо, девочка, жалеть меня. Теперь у меня все будет хорошо… И у тебя тоже. Все у нас с тобой будет очень хорошо, — задумчиво и тихо улыбаясь, повторила она и ладонью коснулась моей щеки.