И все-таки даже наедине с собою я не смела сказать про майора: «Отец». «Он» — так мысленно называла я его. Еще нетерпеливее мечтала я о встрече с тобой, о том, как познакомитесь вы с майором, как обязательно понравитесь друг другу и как потом всю войну пройдем мы вместе — ты, я, он. А пока я была без тебя, и, наверное, поэтому в памяти моей особенно ярко запечатлелись эпизоды, в которых присутствовал он, наш командир.
…Колонна тракторов марки ЧТЗ, обшитых броней, — его придумка! — и рота стрелков скрытно, в обход движутся к позициям врага. Сконцентрировались в неглубокой плоской балке. Вокруг — степь. Пустынно. Тихо. По-мирному, приглушенно-утробно рокочут тракторы. Пахнет горячим отработанным газом. Солнце слепит, печет нещадно. И только редкое тявканье тяжелых минометов где-то справа да полоса рыжих, с полуосыпавшимися краями окопов по левому боку балки напоминают о войне.
— Вперед! На самой большой скорости! — негромко приказывает майор.
Тракторы рванули. Стараясь не отстать, бегут за ними по сухой пыльной траве бойцы. Я тоже бегу, смотрю вправо-влево — не упал ли кто, раненный? Нас обгоняют кавалеристы. И лишь теперь («Поздно заметили!» — радуюсь я) гитлеровцы открывают орудийный огонь. Ахают, рвутся снаряды, вздымают ввысь фонтаны земли — справа, позади, слева. Только бы так — справа, позади, слева!
Мы все бежим. Легким не хватает воздуха. Силы, кажется, на пределе. И все-таки сердце замирает от восторга: до чего здорово летят в карьере кони! Распластаны по ветру хвосты. Конские тела длинны, стремительны, изящны. Попутно, каким-то параллельным течением мысли, удивляюсь человеческой способности замечать красоту, быть может, на самом краю жизни…
Мгновение — и кони уже в селе. А тут подоспели и мы. Кипит, грохочет, ярится бой. Треск винтовочных выстрелов, автоматные и пулеметные очереди, надсадный рев моторов и резкий скрежет гусениц по булыжнику на поворотах, топот копыт и пронзительное ржание испуганных лошадей — все это то отдаляется, то снова возникает рядом. Пыль, дым, гарь затягивают улицу. Перебегая от укрытия к укрытию, падая в канавы и кюветы, прячась за стволами деревьев, бойцы ведут огонь по окнам домов, где засели вражеские солдаты.
Из переулка слева яростно хлещут пулеметные струи.
— За мной! — Командир роты стрелков бежит туда, увлекая за собой бойцов. Но вдруг он спотыкается на бегу, пистолет падает из его поднятой вверх руки. Бросаюсь к нему.
— Подожди! — яростно орет он, останавливая меня растопыренной ладонью левой руки — правая висит как плеть. И бойцам: — Влево! Обходи слева! Гранатами их! Забрасывай дома гранатами!
Наконец сопротивление врага сломлено. Не дававшие нам покоя батареи подавлены. Точнее — захвачены. Румыны удрали, бросив их, и теперь подле орудий, уже прицепленных к нашим тракторам-«танкам», сидят ребята. Отдыхают. Курят. А я, стоя на коленях, перевязываю ротному плечо.
— Ну, скорее! — нетерпеливо требует он. — Видишь, майор идет! Доложить надо! Сколько пушек!.. Подоткни бинт, потом завяжешь.
Ротный вскакивает. Рана не позволяет поднять руку как положено, и старший лейтенант держит ее не у козырька, а в полуметре от виска. Докладывает лихо:
— Товарищ командир полка! В бою ранено девять бойцов. Убитых нет. Захвачено… — И чеканно, с особым ударением: — Двадцать четыре орудия!
Неприятель бьет по селу из минометов. Я — все еще на коленях — укладываю в сумке бинты. Мины ложатся ближе и ближе. Одна разрывается неподалеку. Кто-то плюхается на меня, лежит, прижав мое тело к земле. Неловко и больно.
— Фу, чуть шею не свернул, — ворчу я. — Ну, вставай, что ли!
Не дожидаясь, пока этот кто-то подымется, высвобождаюсь из-под него. А он все лежит. На спине, ниже левой лопатки, — безобидная рваная дырка. Вокруг нее влажно набухает, темнеет ткань гимнастерки, медленно расплывается кровавое пятно. Ошеломленная, растерянная — ведь это я, я должна лежать сейчас вот так, с алым пятном на спине! — все так же стою на коленях и сквозь подступающие рыдания, сквозь чувство какой-то неясной вины перед беловолосым, белобровым Андрюшкой, все зачем-то зову тихонько:
— Андрюша… Андрей!
Я даже не знаю его фамилии, только имя — Андрей…
— Один убитый, — вносит ротный поправку в рапорт, и майор стягивает с головы запыленную, с выцветшим верхом фуражку.
Это было под Одессой.