Прибыв в Севастополь, мы узнаем, что неприятель заметил наше отсутствие лишь к середине вторых суток…
— А все — Батя! — с невольной гордостью говорят бойцы.
Да, это он, наш командир полка, приказал строго следить за тем, чтобы окопы и ходы сообщения рылись в полный профиль, чтобы бойцы не маячили на глазах у неприятеля и ходили только по траншеям. И чтобы никто не сделал без надобности ни одного выстрела. Первое время всем было как-то не по себе от непривычной тишины, которая повисла над нашим передним краем. Казалось, густую тишину эту можно потрогать, как вещь. Даже флегматичный, добродушный Костя Сыроваткин изнывал:
— Так подмывает пропороть ее автоматной очередью. А еще лучше — пулеметной… Или полоснуть по ней гранаткой.
Но уже через несколько дней все оценили эту «тихую», как окрестил ее выдумщик Ванюшка Петляков, оборону. За противником наблюдал один выдвинутый вперед взвод. В окопах же в это время шла обычная солдатская жизнь: бойцы отдыхали, чистили оружие, чинили обувь и гимнастерки.
Гитлеровцы тоже не сразу привыкли к навязанной им нами тишине. Сначала кроме методичных минометных и орудийных обстрелов они то и дело затевали стрельбу автоматную. Однако скоро успокоились, и, когда мы, отбив атаку, замолкали, они принимали это как передышку и для себя. И вот «тихая» оборона, придумка нашего майора, больше чем на сутки отсрочила вход оккупантов в Одессу: дивизия уже высаживалась с транспортов в Севастополе, а гитлеровцы считали, что она все еще стоит перед ними.
Бои — беспрерывные с рассвета до темна. С наступлением темноты — строительство оборонительных рубежей. Сеть ходов сообщения становится все шире, сложнее и напоминает город. Ванюшка Петляков придумывает названия: улица Моряков, переулок Истребителей танков, переулок Снайперов, улицы Первой, Второй, Третьей рот, улица Ротного командира, поселок Медицинский, площадь Ресторанная, лабиринты Родного взвода…
Это — Севастополь. Вернее, холмы и степи за ним.
Несколько ночей подряд бойцы рыли на «нейтралке» какие-то котлованы, закладывали в них взрывчатку, бревна, доски, камни, сажали на этом месте кустики, а свежевырытую землю присыпали песком, щебенкой, чтобы все было незаметно.
Командир полка и инженер возились с какой-то «машиной», ломали голову над «техникой соединения котлованов», часто рисовали что-то прутиком на песке. В их разговорах то и дело слышалось: «Фугасы…», «Батареями…», «В шахматном порядке…».
В один из дней нам пришлось особенно трудно: гитлеровцы в четвертый или пятый раз огромными силами атакуют оборонительные рубежи полка. Отобьем ли мы их?
И вдруг оттуда, где было сосредоточено управление «техникой соединения котлованов», послышался голос майора:
— Подпустить на ближние фугасы!
Сильнейший взрыв потряс землю. За ним — второй, третий. В небо взметнулись земляные столбы. Поднятые взрывчаткой, летели в воздух камни, бревна, толстые чурбаки. Непривычные взрывы эти напугали нас. Но еще больше нагнали они страху на атакующих. Гитлеровские солдаты бросились наутек.
— Включить дальние батареи! — скомандовал майор.
Последовали новые взрывы. Гитлеровцы метались, проваливались в ямы, выползали оттуда и, потеряв ориентировку, бежали в разные стороны. А с неба обрушивались на них камни, чурки, и, планируя, долго падали обломки досок. Бойцы и матросы кричали, улюлюкали, озорно свистели.
— Вот это, робя, классная музыка! Крепко, полюби меня, Дуся, придумал Батя! — восторженно, так, что веснушки на лице потемнели от усилия, орал наш рыжий старшина Редькин.
Следующий день оказался днем отдыха: гитлеровцы ни одного раза не атаковали нас, только обстреливали из орудий и минометов. Но к этому мы уже привыкли.
Я все думаю: там, где ты, тоже такие жестокие бои? Или, может, у вас легче? Мне хочется, чтобы у вас было легче. И чтобы ты знал, как нам трудно, но как здорово мы держимся!
Сегодня нам вручают награды.
Ночь — лунная, светлая. Блестят, переливаются, сверкают искорками окутанные снегом ветки кустарника. Из строя, остро срезая углы, четко поворачиваясь, один за другим выходят ребята, твердым солдатским шагом идут к столу, у которого генерал, командир дивизии, вручает правительственные награды.
— От имени Президиума Верховного Совета СССР…
— Служу Советскому Союзу!
Сердце стучит часто и громко. Горло перехватывает от радостного волнения.
Называют и мою фамилию. Выхожу, волнуюсь, желая одного: только бы не сбиться с шага! Я почему-то уверена, что обязательно собьюсь. Но не получается другое — никак не могу расстегнуть крючок полушубка. Кто-то помогает мне. Комдив держит медаль, ждет. Стыдно и неловко.