И потому, перевязывая в овраге автоматчика с простреленным плечом, я уже тороплюсь к сержанту, который остался на краю ржаного поля с раздробленной голенью. Сержантом оказывается Ванюшка Петляков.
— Видишь, мы и в самом деле вместе! Не обманул начсанмед, — весело говорю я, пытаясь отвлечь Ванюшку от мыслей о ноге. Напрасно.
— Все, отвоевался, да? — спрашивает он. И сам же отвечает: — Отвоевался, Иван Терентьевич. Все.
— Что ты, Ванечка, дорогой! Все будет хорошо. Все будет хорошо! Да, а что там ребята — Петя, Костя, старшина Редькин? Как они? Живы? Воюют?
— Да, отплясал, Иван Терентьевич, оттопал, — не слушая меня, твердит Ванюшка. — Все. Безногий. Калека. Эх!..
Разрезаю сапог, накладываю повязку, вместо шины прибинтовываю к ноге планшетку, снятую с убитого немецкого офицера, а сама все говорю, говорю. С преувеличенным интересом осведомляюсь, когда это он, Ванечка, успел стать сержантом — в боях или еще до них, там, в Подмосковье? Преувеличенно сердито ругаю комбата автоматчиков, действующих вместе с нашими танкистами, и его фельдшера: где у них санитары, где санинструкторы? Почему не вытаскивают, не перевязывают своих бойцов? А Петляков молчит.
— Ты что, в рот воды набрал, Ванечка? — преувеличенно весело спрашиваю я, поглядывая на танки — не загорелся ли, не остановился ли какой из них? Ну вот, так всегда… Надо тащить в укрытие Ванюшку, а тут остановился танк. Летел, словно ветер, и вдруг замер на месте как вкопанный. Значит, подбит. А экипаж, наверное, ранен…
Башня танка разворачивается вправо, и я вижу номер: 300. Твоя «тридцатьчетверка»! Пригнувшись, перебежками, к ней уже мчатся, торопятся солдаты в сине-зеленых мундирах. Еще минута — и будет поздно.
— Полежи тут, — прошу я Ванюшку и торопливо ползу на край поля. Слышу за собой спокойный голос:
— Что, фрицы? Прямо сюда?
— Тихо!
Немцы совсем близко, в нескольких метрах. Нас укрывает полоска истоптанной, полегшей ржи. Заметят или не заметят?.. Вытаскиваю пистолет, жду удобного случая. Сзади подползает запыхавшийся Ванюшка.
— Дай мне! — требует он. Наверное, просит гранату, А у меня только пистолет.
Стреляю в ближнего гитлеровца, в того, который, подняв голову, наблюдает за твоим танком, готовясь к очередному рывку. Кажется, попала: солдат ткнулся головой в землю и замер. Тот, что лежит рядом с ним, за грохотом боя не слышал, откуда прозвучал выстрел, и теперь наугад бросает гранату вправо. Мы вжимаемся в землю. А когда я снова подымаю голову, чтобы посмотреть на твой танк, к нему — справа, слева, спереди — ползут вражеские солдаты. И твой пулемет молчит — он уже не может достать их очередью, слишком они близко. Грохот боя — вой снарядов, свист мин, лязг брони, грохот орудийных выстрелов, тяжелое аханье взрывов — все будто прекратилось. Не в силах оторвать взгляд от ползущих гитлеровцев, спрашиваю Ванюшку:
— Где твой автомат?
Ванюшка не отвечает. Ожидая взрыва противотанковой гранаты, которую сейчас, сию секунду немцы бросят в твою машину, с ужасом закрываю руками уши, тычусь вспотевшим лбом в сухую колючую землю. Но взрыва нет.
Подымаю голову. Гитлеровцы уже на броне. Выдержка отказывает, и я стреляю в самого большого и рослого из них — расходую свой последний патрон. А с танка падают трое или четверо гитлеровцев, и это непонятно.
Только теперь сознаю, что слышала короткую автоматную очередь. Оглядываюсь. В двух шагах от меня лежит с автоматом в руках непомерно длинный Ванюшка Петляков. Грязный, скрученный бинт с запутавшимися в нем ржаными колосьями тянется за его толсто белеющей ногой.
— Гранаты есть? — тяжело дыша, спрашивает он.
— Нету. Ничего больше нету.
Солдаты, те, что после наших выстрелов распластались на жалюзи, и те, что скатились на землю, снова поднимаются, колотят прикладами автоматов по броне твоего танка. Вдруг резко и быстро откидывается круглая крышка верхнего люка, оттуда на мгновение выныриваешь ты, одну за другой швыряешь две гранаты. Осколочные — это хорошо. Но что, что ты делаешь? Ведь немцы на танке!
Однако случилось необыкновенное: ошеломленные этой неожиданной дерзостью, солдаты скатились с брони, бросились врассыпную. Часть их угодила под взрывы гранат. Остальных ты, снова высунувшись из люка — теперь уже с автоматом, скосил длинной круговой очередью.