К сожалению, Орленок так и не смог догнать скандального журналиста и потому на следующий день в «Новом времени» я читал разгромный отзыв. Вернее Маринка читала вслух за завтраком. Читала и возмущалась откровенной ложью, материлась как самый последний сапожник. Такой я ее еще не видел. Понадобилось нечто действительно возмутительное, чтобы она забыла про рамки приличия и вспомнила жаргон последних деревенских босяков. Я не стал ждать, когда она выругается и дочтет статью до конца, отобрал у нее газету и сам вник в текст. В общем, статейка оказалась мусорной, в которой не было ни слова правды. И главным желанием написавшего подобное было желание как можно глубже макнуть меня в выгребную яму. Персонально меня! Складывалось впечатление, что статейка-то проплаченная! Кому-то я очень сильно я наступил на любимую мозоль. Про сам фильм автор статьи тоже отзывался нелицеприятно. Упоминал убогость картины, пошлость сюжета, бездарность актеров и бескультурие режиссера, что в своем творении взывает к самым низменным чувствам зрителя. Знал бы журналист бытовое значение слова «лох», то, думаю, так бы в своей статье и написал: «Рыбалко – лошара».
Но странное дело, эффект от негативной публикации оказался совсем противоположным. О моем фильме заговорили. Обыватели, болтая меж собой, высказывались в том духе, что были бы не против хотя бы одним глазком взглянуть на творящуюся пошлятину. Тем более что, статьи в конкурирующих газетах были более правдивы и особенно восхваляли техническую часть картины, где люди двигались на удивление плавно. Перепало и талантом актеров, где особо выделили Ванина. В общем, к выходу картины в продажу всем салонам синематографа и к собственному прокату все было готово, а публика разогрета. Но в самый последний момент пришел запрет на показ и продажу картины от отдела охранки заведующего цензурным надзором. До выяснения всех обстоятельств. И это была катастрофа. Все договоренности рушились, а деньги, что были авансом получены за будущие продажи копий, возвращены. На следующий день я навестил охранное отделение, где поимел унылую беседу со скучным жандармом. Убеждал его, доказывал, объяснял, но все было бессмысленно. Стандартная фраза «надо проверить» рушила все мои доводы. И потому, я решил устроить второй закрытый показ моей картины, но на этот раз специально для охранного отделения. И тут мне пошли навстречу. Дали неделю на подготовку, сообщив дополнительно, что церковь, обеспокоенная негативным отзывом, тоже желает оценить мое творение. Что ж, церковь ныне сращена с государством, по сути, являясь фундаментом общества. Игнорировать ее требования было просто нельзя. Любое ее недовольство могло сказаться на наших успехах. А потому, за эту неделю я еще раз перекроил картину, досняв и добавив несколько минут специально для церковников. Надеюсь, проскочит.
В том же зале синематографа, на той же аппаратуре я показывал «Два сердца и крепкий кулак» высокой публике. Не более десяти человек в высоких чинах и санах сидели на жестких стульях и с придыханием смотрели на экран. Целый час неотрывно шевелили губами, читая диалоги, и блестели глазами, наблюдая за разворачивающимся лихим действом. Вместо тапера я поставил подходящую пластинку. И вот, когда мелькнули финальные титры и зажегся свет, самый старший из жандармских чинов, повернул голову к своему соседу и громко спросил:
- Ну, как вам, ваше преосвященство? Что скажете?
У священника, мне стыдно признаться, я даже не знал сана – так и обращался к нему «ваше преосвященство». Он глубокомысленно прочистил горло кашлем и ладонью огладил шикарную, по форме напоминающую совковую лопату и черную как смоль бороду. Поправил на груди массивный золотой крест и хорошо поставленным голосом выдал:
- Синема, конечно, увлекательная…, - я воспрял было духом, но следующая его фраза меня сразила наповал, - но показывать такое людям нельзя. Срамота…. М-да….