- Держи его!
- Попался!
- Пустите! Не дам! Нет, не отдам!.. Не смеете, не имеете права!
Трое раненых держали старика санитара и вырывали у него из рук металлическую банку - нечто вроде небольшого бидона.
Подошел хирург.
- Что здесь происходит?..
- Прятал... прятал, гад... Заначка у него... Врач сказал:
- Раздать воду раненым. И отошел.
- Пустите меня! - крикнул старик и рванулся вперед.
Банка вылетела из его рук, упала, опрокинулась. Вода растеклась по земле.
Раненые - и те, кто держал старика, и те, кто находился вблизи,бросились на землю и стали жадно хватать губами разлитую воду.
Но вода тотчас ушла, оставив только влажный след.
Старик стоял неподвижно, глядя на ползающих людей. Затем нагнулся, схватил пустую банку, засмеялся и побежал.
Он несся по полутемным подземным коридорам, расталкивая людей, размахивая банкой и... пел:
Там-там-тарара
Там-там-тарара
У расщелины, ведущей из подземелья наружу, автоматчик крикнул "Стой!" и дал предупредительный выстрел в воздух.
Но старик проскочил мимо него и выбежал на ослепительно залитую солнцем, заросшую травой полянку.
Простучала пулеметная очередь. Старика подбросило на бегу, он упал...
В госпитале все вращалась пластинка с "Утомленным солнцем". Хозяин патефона лежал, откинув забинтованную голову, неподвижно глядя вверх, и, казалось, улыбался.
- ...Пить, сестрица,- хрипел раненый паренек, протягивая к Маше высохшие руки.
- ...Тес... слышите, ребята...- шептал, приподнимаясь и обводя безумным взглядом соседей, матрос в рваной тельняшке,- пьется... льется... прячут от нас, гады проклятые... Товарищ генерал, прикажите дать воду. - Не мучайте, дайте водицы,- слышалось.- Пить... пить... пить... Родненькие, попить дайте... помираю... пить... Иные лежали молча. За них творили глаза... Лихорадочно воспаленные, молящие глаза.
У всех людей здесь в катакомбах, живыми, горячечно живыми оставались глаза. И оттого, что иссохшими скелетами стали люди, глаза их были огромными, неправдоподобно огромными, в пол-лица, как, на старинных иконах. Безумными они казались у иных, эти распахнутые, последним блеском мерцающие глаза...
- Пить... пить... пить... пить...
- Мамочка, пить...- умолял раненый мальчик.
- Не могу, не могу больше...- упала на колени возле Сергея Маша.- Не могу больше, Сережа.. 1 не могу...
Сергей молчал. Пересохшие, растрескавшиеся губы шевелились. Он был без сознания.
- Пить...- едва. слышно. бормотал Сергей,- пить... Маша встала, пошла из госпиталя.
- Ты куда?- вслед ей крикнула другая сестра. Не ответив, Маша ушла. "Утомленное солнце" кончилось, но пластинка продолжала, хрипя и щелкая, вращаться. Остановить патефон было некому - его хозяин был мертв.
- Стой!- крикнул Маше автоматчик, дежуривший у выхода из подземелья... Другой загородил ей дорогу.
- Что - спятила?.. Но во всем облике Маши была такая решимость, такая внутренняя сила, что автоматчики невольно. посторонились. И Маша, держа в руке ведро с привязанной к нему веревкой, наклонилась и шагнула на волю.
Со всех сторон потянулись к выходу люди, стараясь выглянуть, посмотреть сквозь расщелину наружу.
- Почему пустили?- охрипшим голосом сердито говорил дежурным командир, звания его не разобрать было: гимнастерка изодрана в лохмотья.
Дежурные виновато молчали.
Немецкий солдат, лежавший у пулемета, в изумлении смотрел на девушку, которая появилась из расщелины между обломками скал.
Она вышла открыто, не таясь, при ярком дневном свете, под белым слепящим солнцем, залившим истерзанную аджимушкайскую землю. Была это тень человека - девушка в старой гимнастерке, в зеленой некогда юбчонке. На голове пилотка со звездочкой.
Немец приложился к прицельной рамке, и девушка оказалась заключенной в ее смертельную прорезь.
Выйдя, Маша зажмурилась, прислонилась к скале и закашлялась. Она долго кашляла и сплевывала на землю черную слюну.
Борьбу долга и жалости можно было угадать в лице мальчишки - немецкого солдата. Нахмурились брови, лоб покрылся испариной. Сдвинутая на затылок пилотка открывала белобрысый хохолок. Палец лежал на гашетке пулемета, но солдат не стрелял.
Вот отчаянная эта девчонка оторвалась от скалы, поправила пояс на гимнастерке, взглянула на небо и двинулась вперед, к колодцу. Ствол пулемета неотступно следовал за ней. Сквозь прорезь прицела видно было, как Маша приближалась к колодцу, как обходила убитых, как склонилась на миг над одним...
Из расщелины скалы люди напряженно следили за каждым Машиным шагом. Вот опустила она ведро, в колодезь и выбрала веревку. Полное прозрачной воды ведро стало на сруб, и Маша припала к воде. Она пила, пила, пила, пила, останавливалась, чтобы вдохнуть воздух, и снова пила.
Следил за ней немец. Следили глаза из-за скалы,- глаза умирающих от жажды людей... Напившись наконец, Маша еще раз опустила и подняла ведро. Немец видел, как девушка снова поправила пояс на гимнастерке, взяла ведро и неторопливо пошла обратно, к скале. Ствол пулемета следовал за ней шаг за шагом.
Шла Маша. Ждали люди в катакомбах. Казалось, уже вечность идет девушка. Вот подошла она к расщелине. Дрогнул палец немецкого солдата. Дрогнул, но не нажал гашетку.
И куда-то в сторону, где залег за пулеметом немец, в сторону врага, пощадившего ее, улыбнулась девушка. И скрылась...
В каменоломнях, у входа ждали Машу солдаты, командиры, женщины, дети. Все молчали и завороженно смотрели на ведро, поставленное Машей на землю, ведро, в котором шевелилась серебряная поверхность воды.
ЛЕТО СОРОК ПЯТОГО
Тарахтели, постукивали колеса старого разболтанного вагона. Солдаты спали. Они лежали и сидели на полках, в проходах, на полу.
Было их тут в вагоне раз в десять больше нормы. Свеча, вставленная в фонарь, тускло освещала вагон.
Сергей проснулся оттого, что. Маша кричала во сне. Он поднялся с пола, наклонился над нею.
Маша металась, кричала и как бы отталкивала что-то от себя.
- Проснись, Маша,- шептал Сергей,- проснись, людей разбудишь... Тише, тише...
И Маша проснулась. Прижалась к спинке, подобрав, ноги и со страхом, широко открыв глаза, не узнавая, смотрела на Сергея. - Это я... я... Успокойся. Ну успокойся же...
Но Маша все так же сидела, сжавшись в комок.
- Очнись, Машенька. Все хорошо,- шептал Сергей.- Мы живы. Война кончилась... Мы едем домой в Москву. Опомнись... Тебе опять что-то приснилось...
И Маша вдруг бросилась на шею к Сергею и, дрожа, плача, прижалась. к нему.
- Ну, тихо, тихо... Все хорошо, все хорошо. Но Маша плакала все сильнее. '
- Успокойся, забудь, дорогая, забудь. Все прошло, все кончилось, все хорошо, Машенька, забудь...
- Спать не даете, черти...- раздался, сверху, с третьей полки, недовольный голос,- дня им мало...
И уже заулыбалась Маша, и они шепотом что-то говорили друг другу и смеялись и закрывали друг другу рот рукой, чтобы не вызвать своим смехом гнев сердитого верхнего дяди.
Чем ближе подходила Маша к школе, к родному своему дому, тем неувереннее шла, тем чаще взглядывала на Сергея, ища его поддержки.
Ворота были открыты, школьный двор залит солнцем. Крича, сшибая друг друга, ребята гоняли футбольный мяч.
В глубине двора стоял двухэтажный флигелек. Взглянув вверх, на его раскрытые окна, Маша сказала:
- Вон те - крайние два...
Мальчишки перестали гонять мяч и уставились на девушку с медалью "За отвагу" и "Красной Звездой" на гимнастерке и старшего лейтенанта с двумя рядами боевых орденов, который опирался на палку.