— Подождите-ка, — она встала из-за стола, ушла и, вернувшись, положила перед каждым из них по маленькому прозрачному пластиковому пакетику, в которых лежало по граненому камешку.
— Ну вот еще, — запротестовал Адашев-Гурский. — Глупости все это.
— Да, Ира, лишнее это, — присоединился к нему Волков.
— Нет-нет. Во-первых, я бы без вас их никогда бы не нашла, это раз. А во— вторых… мне так хочется, и все. Я себе и так самый большой оставила, я жадная, вы не думайте. И давайте выпьем. Я уеду, может, никогда больше и не увидимся.
— И это глупости.
— Да, — согласился с Гурским Петр, — ты что, на луну улетаешь?
— А я, кстати, в Иерушалаиме еще ни разу не был, — сказал Александр. — А хотелось бы.
— Ну, — Волков поднял рюмку, — желаю, чтобы все!
Глава 51
Лазарский протянул руку к лежащей на заднем сиденьи джипа дорожной сумке и болезненно поморщился.
— Ладно уж, «торпедоносец», иди давай… — Волков подхватил сумку и закинул себе на плечо.
— Под лопатку зашили? — посочувствовал Гурский.
Лазарик молча кивнул.
Они вошли в зал аэропорта. Михаил заполнил бумаги и положил их вместе с билетом в карман.
— Ребята, спасибо вам…
— Миша, — Волков положил Лазарскому руку на плечо, — не нужно напоминать друзьям о признательности. Мы и так не забудем, что ты нам по гроб должен. Не сомневайся.
— Пошли, — Мишка кивнул в сторону бара. — Накачу по сотке на прощание. Вы выпьете, а я за вас порадуюсь.
— Сам-то не будешь? А что так?
— Трезвость, Петя, — растолковывал, шагая к бару, Гурский, — есть норма жизни в каменных джунглях чистогана. Иначе не выжить.
— Иди ты!
— Ну… Отвечаю.
— И на сколько тебя? — обернулся Петр к Лазарскому.
— На пять лет.
— Я бы на твоем месте повесился.
У стойки Михаил заказал два по сто водки и стакан апельсинового сока. Отхлебнул сок и поморщился.
— Не лезет чистый… Они чокнулись и выпили.
— Ладно, — Петр поставил свой стакан на стойку. — Чего хмурый-то?
— Да ну, — Мишка отхлебнул сок. — Все как-то… Приятель вот погиб, оказывается. Подорвался.
— Кто такой?
— Да вы не знаете. Он из другой компании.
— Сапер, что ли?
— Ага… сапер. Все вы здесь, я погляжу, по минному полю ходите.
— А мне нравится. — Волков достал сигарету.
— А я и не замечаю… — Гурский положил в рот соленый орешек.
— Я звоню сегодня попрощаться, а мне говорят — похоронили уже. И ведь неделю назад всего-то заходил ко мне. Я позвонил, когда в больничку лег, он и заехал на другой день. С самого утра. Всю ночь квасил где-то. И тоже на жизнь жаловался: отца похоронил, с сестрой заморочки. Сестра у него… Я ее не видел никогда, но он рассказывал. Умная сильно. С детства еще, вечно башку ему задурит, подначит на поганку, а сама в сторонку — и чистенькая. А ему по жопе. Ну и тут вроде… Я не вникал, но он особо и не рассказывал. Отец у них, короче, старый уже был, но все крутил чего-то, а она до отцовых денег сама не своя, все добраться хотела и его подбивала. Отец, мол, старый, нам с тобой нужнее. А его сами прокормим. Ну вот и что-то там… Я не понял, но Витька переживал очень.
— Кто? — переспросил Волков.
— Да Витька Гольдберг. Вы не знаете. Ну что, давайте прощаться?
Глава 52
— А вот любопытно, — Гурский достал сигарету, закурил и, сделав глубокую затяжку, впервые за весь путь от аэропорта нарушил висящее в салоне автомобиля молчание, когда джип остановился на светофоре возле «Техноложки», — ты камни проверил?
— Угу, — кивнул Петр. — Чистейшей воды. Аж под три карата каждый.
— Поехали, — кивнул Александр на светофор, — зеленее не будет.
— Да гнал он все…
— Кто?
— Виктор про Ирку.
— Тебе важно?
— Как сказать… Правду знать хочется. Тебе нет?
— Не волнует ни разу. Веришь? — Гурский отстраненно смотрел в окно. — Суета это все, Петр, и томленье. А правда… она все равно разная. И у каждого своя собственная. Нет?
— Может быть. Твоя — в чем?
— А в том, что я об этом никогда не думаю. А ты?
— Аналогично.
— А давай заорем, а? Слабо? Боис-ся?
— Легко… — Петр, нажав на кнопки, опустил оба стекла на передних дверях машины.
— Кто громче? — Гурский развернулся к Волкову. — Три-четыре…
— А-а-о-у-а-а!!! — рвануло из едущего по Гороховой джипа чудовищным двуголосым ревом. Волков орал, склонившись к рулю, а Адашев-Гурский — запрокинув голову.
Близился рубеж тысячелетий.