— Я… это… — промямлил он, ища свой шарф на шее, и не находя. — Я хотел Вас спросить, вы… — тут он опустил голову, чувствуя, что не знает что сказать, и в ужасе от своей беспомощности.
— Вы правда видели ту точку? — ему было очень неуютно без своего шарфа, и он тер горло, глазами собаки заглядывая ей в глаза. Непроизвольно прикрыл шею руками, и ему стало легче. А она, если бы могла, если бы не была так зачарована им, точно заметила бы, конечно его странные и пугающие шрамы на шее. Но она смотрела в его печальные глаза Пьеро, и нежно улыбаясь говорила:
— Да, я видела её… я просто подумала, что такой человек, как вы… вы ведь смотрели в небо, я решила — вы видите её, но… не знала как сказать! — она мило пожала худыми плечами: — Вы видели, да?
— Да. Дело в том, что… — боже, что я хочу сказать? — пробормотал он. — Да, я видел, и то, что вы сами сказали…
— Да, я понимаю, — она взяла его за тонкие пальцы, и нежно пожала их. — А вы не спешите, нет? — спросила она.
— Нет–нет, что вы! — поспешно ответил он. И грустно пожав плечами добавил: — Мне сейчас некуда спешить
— Да и мне тоже! — ответила она печально. — А может, это и хорошо? Мы ведь можем погулять теперь с Вами вместе? — и тут же спохватилась: — Ой, а ничего, что я сама вам предлагаю прогулку?
— Ой, извините, я сам должен был это сказать, ведь думал! — спохватился он.
— Да ничего, что вы! — рассмеялась она. — Идем?
— Идем! — просиял он.
Так начался их роман.
Они утомились вскоре, и сели на лавочку. Он читал ей Бодлера, отчаянно путаясь, а она смотрела на него во все глаза. Он тоже не сводил взгляда с неё. Но прохожие косились странновато, на его поднятый воротник глупого пиджачка, на её шерстяную длинную юбку… Вокруг девочки с голенькими животиками, а эти закутались не по сезону!
— Да уж, чего взять со старичья лет под сорок? — думали эти голоживотые девочки, расправляя плечики, моментально забывая странную парочку наркоманов в возрасте. А кто же они ещё, если и издали видны тени под глазами, сутулость, худоба.
Но он держал её за пальцы, и оба светились от негаданного счастья.
А солнце распалилось не на шутку, будто стараясь согреть зябнущих не по сезону.
— Николай, я… — замялась вдруг она: — Вы знаете, я солнце плоховато переношу, может пойдем ко мне, продолжим беседу?
— Ой, а я тоже! — просиял он наивно, как ребенок. — Я тоже не переношу яркого солнца!
— Вы шутите? — округлила она глаза.
— Нет, я радуюсь, как же много у нас с вами общего!
И они едва не вприпрыжку, как могли быстро заторопились по аллее, и сквозь дворы, сокращая дорогу. Она держала его всё так же лишь за пальцы, а когда он пытался взять поплотнее, её ладонь аккуратно соскальзывала, и он решил, что это от скромности. А сам все прятал горло под воротником, боясь, что она заметит его некрасивые шрамы.
— Ну вот, мое скромное жилище, — она смущенно посторонилась в темном коридорчике типовой хрущёбки, пропуская его.
— Да–да… — он терялся все больше, и не знал, что говорить и делать.
— Вы пока… кхам, раздевайтесь, а я пойду, пожалуй, чайничек поставлю? — вопросительно сказала она, поправляя волосы неровным движением. «Я стесняю её», подумал он. «Может, не надо было так развязно соглашаться на визит. Может, она из вежливости пригласила?»
— Николай, вы где? — позвал её тихий голос с кухни.
— Да–да, Машенька, я иду! — ответил он, и торопливо проскользнул на кухоньку. «И зачем я её так… фамильярно?» — снова забеспокоился он, уловив её потемневший взгляд. «Наверное, тороплюсь все же».
— Вот моя кухня, места конечно мало, — она нервно рассмеялась.
— Ну так и что, у меня тоже не ахти… — поспешно выдал он, и сразу пожалел опять о сказанном. «Кретин, чего несу?»
— Да? — ответила она, и отвела глаза. «Что за дура, притащила так некстати человека к себе, что подумает теперь… Как бы перчатки снять, чтоб не заметил шрамы эти проклятые? Чай в перчатках пить, глупость какая, ой, и дура я!»
— Маша, а вы… — он и сам не знал, чего собирался сказать. — Вы одна живете? — и снова смутился.
— Да, одна… — ответила она, отворачиваясь к чайнику.
— И я, знаете ли, и наверное, даже лучше, да? — опять невпопад сказал он.
— Николай… вы… не смотрите, если я перчатки не сниму, я просто… у меня руки все время так мерзнут, что я не могу без них ничего, вам пусть странно не будет, я… я чаю налью сейчас! — она подняла глаза на него с такой надеждой и отчаянием, что он сумел только кивнуть.
— Вот и ничего, вот и хорошо… — кивнула она в ответ, размещая чайник на подставке. Торопливо поставила на стол две чашки. Села напротив него, и попросила: