-- Теплынь, тишь какая, а людям все спокоя нету Я рванул ногой подножку кик-стартера, и мотоцикл клокотнул, как рассерженный индюк, застучали, забились поршни, пыхнул дымок над выхлопами, и ровное тарахтенье разломало сонную тишину.
Движения на улицах уже почти не наблюдалось. В начале Андроньевки обогнали пустой и от этого особенно ярко освещенный трамвай. Он плыл в ночи важно, не спеша, как ледокол.
-- Одерживай, одерживай, -- сказал Василенко. -- Это здесь должно быть...
Я еще издали увидел убитого. Он лежал на тротуаре, вытянувшись во весь рост, на спине, в нескольких шагах от освещенного подъезда. Я тогда подумал почему-то, что он из этого дома и, наверное, хотел дойти до своего парадного, но не хватило сил. Около убитого никого еще не было. Я перегнал мотоцикл на другую сторону улицы и сказал Василенко:
-- Я пойду огляжусь, а ты постой тут. Может, вернутся.
Парень был одет в черный пиджак, темные брюки и шерстяную рубашку, не то серую, не то коричневую -- в темноте не разглядел. Глаза у него были открыты, и он все смотрел на меня, будто спрашивал: "Ну, чего теперь будешь делать?" А что я мог делать? Принимать меры к задержанию преступников "по горячим следам"? Пожалуй, найдешь сейчас этих преступников! Хоть бы опергруппа из МУРа скорей приехала.
От ног убитого на мостовую убегала дорожка черных пятен. Я включил фонарик и сошел на дорогу. Мятый желтый круг света плясал на асфальте, высвечивая кровавые пятна и затеки, которые выходили на самую середину проезжей части, на рельсы, потом снова приближались к тротуару, собирались на перекрестке в подсохшую лужицу и резко сворачивали на Трудовую, уходили вниз по улице. Я шел по следу, пока не столкнулся с каким-то парнем, идущим по этому же следу с другого конца.
-- Ну-ка, постой! Ты кто такой?
-- Я Денисов! -- сказал парень так, будто я наверняка мог знать, что Денисов есть один-единственный на свете, что все о нем слышали и вот он-то как раз и есть тот самый Денисов.
-- А что ты тут делаешь, Денисов?
-- Вот кровь... -- показал он на мостовую. Потом посмотрел на меня. -А вы чего тут ищете?
-- Часы в драке потеряли, там, -- махнул я рукой назад. -- Ты не видел драки?
-- Нет, я на крик прибежал, а здесь уже никого нет. Вот кровь только.
-- Ладно, идем со мной.
Капли крови исчезли на середине мостовой. Справа -- высокий деревянный забор, слева -- дом No 7. Непонятно, что они, посреди улицы дрались, что ли?
-- Пошли назад, Денисов, расскажешь, что знаешь.
Я услышал за углом шум мотора, и почти сразу же рокот еще одной подъехавшей машины. Когда мы вернулись на Андроньевку, у дома двадцать три стояли "Скорая помощь" и оперативная "Волга". Следствие началось. Я взглянул на часы -- было без трех минут час.
Евгения Курбатова
-- Это следователь из Ждановской прокуратуры, -- услышала я, выходя из машины.
Двое молодых парней в штатском разговаривали с милицейским старшиной. Я тоже узнала их -- оперативники из тридцать третьего отделения милиции. Мы уже встречались по другим делам. Я подошла, поздоровалась и вспомнила, что блондина зовут Саша.
-- Приступим? -- спросила я. Саша кивнул.
-- Ножевое ранение в спину. По-моему, один удар. Видимо, драка. Следы крови ведут за угол, на Трудовую. Подрались они, наверно, там. Идемте вместе, посмотрим.
Мы пошли с ним по этой дорожке, протоптанной одним человеком, только для себя, и только в одну сторону. Я шла и безотчетно считала про себя шаги. 16... капли, 21... лужица, 27... целая полоса, 31... капли, капли, 33... капли, 37... брызги, 46... капля. Последняя. Вернее, наоборот, первая. Тут он начал умирать. Я подумала тогда, как коротка была эта дорога из жизни в смерть, всего 46 шагов. Потом мы прошли по ней обратно, так, как бежал или шел этот человек, пока у него не кончились силы.
Я наклонилась над ним. Открытые глаза смотрели прямо на меня, и все его лицо выражало огромное удивление, неприятие всего происходящего вокруг, как чего-то пустякового, несерьезного и в то же время недостойного. Не помню, сколько я простояла так, пока кто-то не тронул меня за плечо:
-- Подвиньтесь, пожалуйста, Евгения Георгиевна, мне надо снять его с разных точек. -- Это начал работать эксперт.
Я отошла к краю тротуара и подумала, что сегодня я прямо на удивление не в форме. Меня охватила какая-то тупая апатичность, тяжелая, парализующая. Наверное, так случается со спортсменами -- перед трудной, ответственной игрой от нервного напряжения сводит все мышцы, мысли становятся вязкими, бесформенными, клейкими. Чушь какая-то!
Сейчас-то как раз важнее всего реактивность, цепкость, потому что, если здесь есть какие-нибудь следы или свидетели, их надо найти немедленно -завтра они могут кануть навсегда. Я даже головой затрясла, пытаясь сбросить это мучительное оцепенение, вслушаться в слова старушки, которую откуда-то привел Саша.
-- Погодина моя фамилия, да, Погодина Прасковья Даниловна. В складе я работаю, вон в доме напротив, сторож я. Ну да, это я в "Скорую помощь" и звонила, потому как сразу крик его услыхала. Страшный крик был, будто душа на свободу просилась. Вышла я из тамбурчика своего и вижу -- бежит он прямо по мостовой. Я, грешным делом, подумала сначала, что пьяный он, -- так его из стороны в сторону мотало. Нажрались винища, думаю, окаянные, и давай кулаками ширять. А на перекрестке он упал. Хотела я подойти, да поначалу побоялась -- вдруг те снова придут и опять драться зачнут промеж себя. А меня-то, старую, долго ли зашибить, хоть и ненароком?
-- А потом что было, Прасковья Даниловна?
-- А чего было -- сама видишь. Я, старая, жива и тебе вот все рассказываю, а он, молодой, жить бы ему да жить, -- мертвый лежит.
-- Понятно. Так когда упал он на перекрестке, он что, до этого места дополз?
-- Зачем? Встал он. Встал, а бежать боле не мог, нет, шел как-то кругами, и все его назад выворачивало, будто жжение у него в спине было. До этого места дошел и лег здеся. Вижу -- не шевелится, я страх свой перемогла и побегла звонить в "Скорую"...
-- Его зовут Константин Михайлович Попов, -- сказал Саша.
Я обернулась к нему и увидела в его руках пачку денег, какой-то разграфленный лист и водительские права.
-- Звали, -- сказала я.
Эта бестактность получилась у меня вполне сознательно: я не хотела больше думать о том, что этот парень был десять минут назад еще жив, что несколько незримых мгновений назад вместе с ним умер целый человеческий мир, потому что он уже умер, -- маленький, но громадный мир одного человека со всеми его радостями, горестями, Любовями и враждами, мечтами, планами. Все это навсегда теперь зачеркивалось одним маленьким, острым, похожим на крысу словом "смерть", и слово это обязывало теперь говорить о Константине Попове только в прошедшем времени -- его звали, он был, он собирался, он работал... И вместо слова "жена" надо теперь говорить "его - вдова", а в протоколе осмотра не напишешь: "Костя Попов одет в черный пиджак". Выработанная годами форма требует писать: "На убитом черный пиджак". И то, что до этого момента я думала и говорила о нем, как о живом, будто просто случилась с ним неприятность, что он сейчас встанет, и все нам расскажет, и поможет найти бандитов, которые дерутся по ночам на тихих улицах ножами, -- все это мешало мне сосредоточиться и понять, что мне уже никто ничего не скажет, что я должна из клочков информации сама восстановить все происшедшее здесь несколько минут назад, найти и покарать убийц. Просто надо было мне первой усвоить, что Константин Попов уже мертв.