Отец Марко в то время в отъезде был. Он — почтарь, постоянно в разъездах. Если бы Марко непохожим на отца вырос, люди всякое могли бы подумать… Но двоедушник наш, хоть высокий, но тощий, неприметный такой, белобрысый, не в матушкину породу — в отца. Вот, отец как узнал, что могло быть у него два сына, а остался один и тот — убивец, немного умом тронулся. Пить начал. Через год пьяным в реку упал, простудился и помер.
Да! Священника помнишь, Юхим? Его не забудьте! Решила Ганна двоедушника покрестить. Степановна, ясное дело, крик подняла, мол, где это видано, горе будет! Но священник согласился. Только не в церкви, дома всё сделал. А когда нарёк его Марко, и почти всё закончилось, свечкой бороду себе подпалил! Опрокинул свечку, да как раз в колыбель. Дитё-то на руках у крёстного было, а люлька загорелась, насилу без пожара обошлось, потушили. Это не считается?
— Кто ж его крёстным стал?
— Брат Ганны приезжал. Не из нашего селения. Он лет десять тому на заработки в город подался, так и сгинул, вестей нет, — с удовольствием сообщил Сидор.
— А священник тот жив ещё? — спросил урядницкий охранник. Ответил Юхим:
— Помер. Но священник был старый, смерть у него обычная, нечего наговаривать.
— Ладно, священник, а ведьмолова ты и забыл? — победно сверкнул глазами помощник старосты. И хотя его никто не просил, Сидор начал в красках рассказывать…
* * *
— Пошёл по уезду слух, что растёт в нашем селении двоедушник, прирожденный убийца. Докатилась молва до дальней-дальней родни, двоюродный или троюродный племянник бабки Любавы, оказался знаменитый охотник на нечисть. Дар у него был семейный, всякое различать, видеть, слышать… Только семья рано-рано увезла его подальше от бабки-ведьмы, вот он и пытался весь род отмолить. Жил отшельником, бесов гнал, ведьм на чистую воду выводил, постился, молился, святой человек!
И открылось ему во сне, что родился у них в роду двоедушник. Что брата своего ещё в утробе убил. Бабкино проклятье, последний в роду. Решил тот ведьмолов — Нестор его звали, Нестор Акимович, я помню, мне тетка Пелагея рассказывала, — проверить свой сон. Голос вещий его вёл. Приехал в наше селение, проклятое дитя искать.
Ганна в тот год ещё вдовела по первому мужу, а свекровь уже померла. Когда Ганна в поле ходила, когда шила, вышивала заказы целыми днями, она, как другие молодицы, у кого помощников и слуг нет, оставляла дитя под присмотром моей тетки. У Пелагеи Дмитриевны изба большая была, она всех и покормит и покачает, пела им… она старшая из десяти детей в своей семье, привыкла. А замуж не вышла… Да, так голос вещий привёл Нестора в ту хату, где был двоедушник. Даже не в дом к матери, а сразу к нему привёл. Это ведь знать нельзя, если тебе не подсказывают!
Тётка Пелагея рассказывала, ворвался в избу высоченный красавец, худой, нос крючком, плечи широкие. На нём бархатный красный кафтан, сабля кривая сверкает, соболиная шапка с фазаньим пером, как у гетьмана… ух она напугалась. Кто таков? Откуда? Война что ли? А гость черными глазами сверкает и рычит:
— Где он? Где он?! Где губитель? Как узнать его?
Велел тётке показать всех детей, что были в доме. А ей в тот день восемь или девять младенцев оставили.
— Успокойтесь, Нестор Акимович, нельзя так — на детей саблей махать, они ж дети малые, безгрешные! Хотите, я вам чайку заварю? Устали с дороги, присядьте, расскажите, в каких странах бывали, что удивительного видели?
— Так ведь я за тридевять земель сюда мчался, чтоб убить его! Я весь род наш отмолить должен. Укажи мне его, Пелагея Дмитриевна, чтобы не тронул я дитя безгрешное! Мне демона убить нужно!
В общем, согласился он чаю выпить, разговорились. Нестор о других своих делах поведал, рассказывал, что ведьмы творят, тётка говорила — такие страсти, повторять отказывалась. Она рассказала о бабке Любаве и про то, как двоедушник родился. А как его звать и чей он — не указывала. Они так часа два сидели, тётка Пелагея так и не призналась, который младенец — урожденный братоубийца. То ли глаз на странного гостя положила, то ли боялась его, считала безумцем, только тянула время, чтобы матери стали за детьми приходить. А тот Нестор всё ждал, когда ему сердце подскажет — где дитя дьявола. Наконец, потерял терпение, снова стал бегать среди детей, кричать: