В кафетерии Мстислава сидела одна. Остальные, надо думать, спали — я разбудил только Вана. Который, исполнив служебный долг, растворился в пространстве ещё на парковке.
— Я, между прочим, к вам в работники не навязываюсь! — возмутилась Ева. — Видящей становиться не хочу! И никогда не хотела. Это всё Тимур.
— А чё — я? — вяло попробовал отбрехаться я.
— То, что если бы ты тогда ко мне не пришёл, может, ничего бы и не было!
Старуха, прибывшая с нами, на препирательства внимания не обращала. Она подплыла к Мстиславе и степенно наклонила голову.
— Здравствуйте.
Мстислава встала, ответила таким же поклоном.
— Здравствуйте. Можете больше ни о чём не беспокоиться. Здесь вам будет хорошо.
— Теперь верю. — Старуха улыбнулась. — А то уж было напугалась. Нынче ведь, куда ни сунься — кругом молодёжь. Продавцы в магазинах молодые, в собесе — молодые, врачи в поликлинике — и те молодые. На ту сторону шагнула — даже там девчонка сопливая сидит! Я думаю — да как так-то? Что она понимать-то может? И мальчишка на подмогу пришёл — не лучше. Лохматый, небритый… Но хоть отвёз, куда надо, и то ладно.
— Как я могу что-то понимать, если вообще не в теме⁈ — возмутилась Ева. — Скажите спасибо, что догадалась, кто вы такая! А Тимур вас, между прочим, от этих жутких, со звериными мордами, защитил!
Старуха Еву гордо проигнорила. Мстислава тоже промолчала. Извлекла как будто прямо из воздуха книгу, в которой мы регистрировали клиентов.
В этот раз книга представляла собой толстенный бухгалтерский гроссбух — в картонном переплёте со шнурками. Когда открылась, внутри я увидел голубоватые, по краям выцветшие в желтизну разлинованные страницы. И ручка, которую Мстислава подала бабке, была перьевой.
— Вот. Запишите своё имя и год рождения.
Бабка склонилась над книгой, принялась выводить ровные, аккуратные буквы.
Мстислава положила на стол металлический ключ с прицепленным к нему деревянным кругляшом-биркой. На кругляше такими же красивыми, аккуратными буквами был выписан номер: 72. Как будто эта же бабка и писала.
— Проводи гостью, Тимур.
— А разве не… — Я думал, что Мстислава будет заниматься гостьей сама.
— Проводи.
Я, пожав плечами, взял со стола ключ.
— Идёмте.
— Мы с вами ещё встретимся, — пообещала бабке Мстислава.
Та милостиво улыбнулась и поплыла вслед за мной. Мы сели в лифт, я нажал кнопку седьмого этажа.
Вот интересно, кстати — бабка видит то же, что и я? Или ей наш суперсовременный лифт с зеркалом от пола до потолка, мелодично звякающий после остановки и объявляющий номера этажей, представляется монстром из тех времён, когда двери надо было руками закрывать?
Бабка стояла рядом со мной и старательно делала вид, что она одна. Ну как тут не завести разговор.
— Кстати. Давно хотел спросить. А чем вызвано ваше недоверие к молодежи? И в каком возрасте оно начинает формироваться? Это я не о себе беспокоюсь, если что. Мне-то вряд ли грозит, я, насколько понимаю, двадцатисемилетним останусь навсегда. Просто интересно.
— Навсегда? — Старуха склонила голову набок, посмотрела на меня. — Это как же так?
— Ну, вот так. Специфика профессии. Мы не стареем. Навсегда остаёмся в том возрасте, в котором в неё пришли.
Старуха недоверчиво нахмурилась.
— И-ишь ты… А по-другому — невозможно?
— Нет. Если видящий решает работать с душами, то это уже навсегда.
— И ты, стало быть, решил вечно оставаться таким, какой есть? — Старуха посмотрела на мои дреды.
Я вздохнул.
— Да что ж вам всем мой прекрасный облик покоя-то не даёт? Причёску поменять можно, не вопрос. Возраст не изменится.
— Так я не про облик спрашиваю. — Старуха продолжала смотреть так же пристально. — Я говорю — это что же выходит, ты решил навсегда молодым оставаться?
— Ну да. А что тут удивительного?
Я вдруг понял, что в лифте мы едем уже довольно давно. За это время должны были подняться не на седьмой этаж, а на пятьдесят седьмой. И останавливаться лифт, похоже, не собирается.
Старуха покачала головой.
— Стало быть, ни зрелым мужчиной, ни стариком тебе не стать? На всю жизнь пацаном останешься?
— Стало быть, да. Многие о таком только мечтают, между прочим.
— Дурные — вот и мечтают, — отрезала старуха. — В каждом возрасте — своя радость. В молодости — одна, после, когда детки подрастают — другая. А уж когда внуки пойдут — то вовсе иное.
— Н-ну… Технически у меня могут появиться и дети, и внуки.
— Да появиться-то могут. А после — чего ж? Переживут тебя? Помрут от старости, а ты хоронить будешь?
— Слушайте. — Я прислонился к стенке лифта. Он, по ощущениям, уже никуда не ехал, замер где-то в призрачном пространстве. — Вы сейчас вот это всё — зачем говорите? Я вам вроде ничего плохого не делал. Зачем мне лишний раз напоминать о том, что меня ждёт? Что бы там ни было — решение я принял и от него не отступлюсь.