Однако "вывернуть" старое сукно в новых условиях не удается. Патриархальный вещный континуум Миргорода, где каждая дребедень была продолжением человека, а человек - продолжением вещи, разрушается, стареет и гниет. В эпилоге повести вечное миргородское лето сменяется "осенью с грустно-сырою погодою, грязью и туманом"(377). Поля покрывает "какая-то ненатуральная зелень". Многие жители Миргорода уже умерли, церковь полупуста. Колоритные хаты снесены, уныло торчат остатки плетней и заборов. На главной улице, куда прежде, по словам Ивана Ивановича, "всякая баба шла выбросить то, что ей не нужно", теперь всюду "стоят шесты с привязанным вверху пуком соломы"(377): производится какая-то новая планировка. Современная цивилизация бюрократического порядка пришла в Миргород, и продолговатые окна церкви с круглыми стеклами "обливаются дождевыми слезами"(377).Художественное пространство повести лишилось плоти и красок. Два старых недруга тоже утратили свой колорит, свою вещность. Они больше не похожи на свинью и гусака. Оба посерели, постарели и говорят теперь совершенно одинаково. Рассказчик радуется единственному следу прошлой жизни - улыбке на "воронкообразном" (гусином) лице Ивана Ивановича.
Предметный мир повести в финале напоминает выморочное пространство повести о Фоме и Ереме. Иван Иванович, как и Иван Никифорович, на протяжении десяти лет все надеется, что "дело кончится завтра". Один из них стоит в притворе, а другой на "крылосе"; у одного жизнь стерта тяжбой, и у другого тоже. В самом конце удаляющийся Миргород буквально тонет в мутных потоках дождя. Вместо старинного пестрого сукна появляется рогожка, медленно проносится мимо "печальная застава с будкою, в которой инвалид чинил серые доспехи свои"(378). Погрузившийся в мутные воды Миргород и два "единственные друга", оставшиеся в нем, как бы соответствуют утонувшим и "всплывшим" Фоме и Ереме. Иван Иванович и Иван Никифорович еще живы, но живы лишь номинально. Они вырваны из своих блиставших роскошью и пестротой красок усадеб, из своего разноцветного окружения. Историческая динамика разрушила статику идиллии, цельность и цикличность патриархального мира. Знаменитая фраза рассказчика "Скучно на этом свете, господа!" как бы поводит итог: она не столько оценивает двух старых склочников, сколько констатирует печальную гибель патриархальной красоты.
Иван Иванович и Иван Никифорович - персонажи-двойники, персонажи близнецы - в первой главе при разительном сходстве обладали все же индивидуальностью живого. В ходе сюжета эта индивидуальность стирается. Они становятся совершенно тождественными перед лицом ворвавшегося в жизнь Миргорода времени. В финале герои больше не поносят друг друга и словно друг друга не замечают. Теперь они абсолютно равны перед безличной "тяжбой", "палатой", "верным известием". Однако для них, как для близнецов, и в финале не существует вынесенной за пределы быта меры. Фактически присутствуя на собственном отпевании, гоголевские персонажи не помнят ни о Боге, ни о смерти. Вытянувшееся в линию время не сделало вещных персонажей субъектами. Они превратились в объект наступающей бездушной цивилизации.