В этот момент Рози замечает меня на балконе и машет рукой. Я в конце концов отпускаю перила и машу в ответ. Кричу, чтобы они оба поднимались в дом: гости скоро приедут. Она кивает и принимается собирать лопатки.
Мы здесь, и все хорошо. Я надеюсь, что остров вновь сделает Рози нормальной. Обычно она без конца сидит в телефоне, фотографируется, надув губки, и рассылает снимки друзьям. Здесь же потоки солнечного света и свежего воздуха наполняют ее витамином D, покрывают плечи загаром и возвращают в детство, где маленькая девочка в панамке часами играла в песке и болтала сама с собой, а я лежала рядом на мокром полотенце и читала книгу.
Иногда из-за сильного чувства вины мне даже больно смотреть на дочь. Поэтому я наблюдаю за ней издалека, как незнакомец в парке. Притворяюсь, будто все хорошо. Думаю, она знает об этом и ненавидит меня. Рози нарочно старается встретиться со мной взглядом, когда отрыгивает или когда стягивает футболку с плеча, так что в вырезе появляется розовый сосок, делает в таком виде фото и кому‑нибудь отправляет. Она хочет увидеть реакцию, спровоцировать ссору, драку, хоть что‑нибудь. Но ничего не добивается, поскольку мама абсолютно бесчувственная, и Рози лучше всех знает, что больше ничто в мире не сможет меня шокировать.
Элоиза, 14:10
Он ругается на меня по пустякам: «Зачем ты отпустила Коко? Тут толпа!», «Скажи Леви, чтобы вылез из телефона и помог нести сумки!», «Чего ты туда напихала? Все свои баночки?». Я улыбаюсь и не придаю его словам значения, стараясь совладать с тревожными мыслями. Когда у тебя паранойя, сложно на чем‑то сосредоточиться, поэтому исходящие от Скотта унизительные обвинения размываются и воспринимаются как радиопомехи.
Скотт забирает у меня чемодан и увозит по бетонной дорожке, а я хватаюсь за воздух. Вот бы он взял меня за руку, а я положила голову ему на плечо, совсем как парень с девушкой позади. Потому что здесь, на острове, их ждет любовь, потому что песок слепит глаза, а солнце поджаривает голые руки, и все вокруг только и думают о первом глотке холодного горьковатого пива. У Коко потные ладошки, она постоянно хнычет, жалуясь на муху, что кружит у ее лица. Леви помогает нести сестренку, но девочка извивается, ведь в ее возрасте хочется идти до виллы бесконечно, останавливаясь на каждом шагу, исследуя пухлым пальчиком шишку, ракушку или птичий помет.
– Фу! – Скотта передергивает. – Элоиза, не разрешай ей трогать эту гадость.
– Всего лишь птичье дерьмо.
– Не выражайся при детях.
Скотт тащит чемодан дальше по гравийной дорожке, и тот ужасно гремит, нам приходится кричать, чтобы услышать друг друга, и люди начинают оборачиваться на наше семейство. Знаю я, о чем они думают. Я бы и сама так думала. Ох, бедняжки. Слишком много ответственности, слишком мало времени, слишком мало любви. Их брак рассыпается, совсем как скалы в заливе, и никакая романтика этого острова не спасет их.
Терракотовые виллы прячутся в соснах, истекающих смолой. По ночам шишки опадают и грохочут по жестяным крышам, как гранаты. Странно, что от деревьев еще не избавились. Меня бесит это место. Бесит, что все выглядит как раньше и сама атмосфера пробуждает воспоминания. Роттнест пахнет смолистой кровью сосен. Для кого‑то он пахнет морем, выпечкой, пивом, которое испаряется и дымкой висит над островом. Для меня – сосновыми шишками и смолой; напоминает марихуану, от этой мысли рот наполняется слюной. Маленький тайный порок помогает бороться со стрессом. Когда мне тревожно, хочется курить снова и снова, а то и принять что‑нибудь посильнее, вроде кокаина или болеутоляющих. Но сегодня я чувствую себя защищенной, потому что в чемодане, что подскакивает по дорожке вслед за Скоттом, в аптечке спрятан запас кучерявой зеленой травки, и сегодня вечером мои легкие наполнятся ее дымом. Коко поднимает шишку, я забираю ее и глубоко вдыхаю аромат.
– Эту, – говорит Коко и тянется за следующей.
Скотт подгоняет нас.
Посмотрим, не захочет ли Кев присоединиться ко мне. Он всегда был не прочь затянуться.
По старой крутой лестнице мы спускаемся к оранжевой вилле под номером 212, где остановились Бретт и его девушка. Вилла напротив, под номером 211, – наша. С нее не самый красивый вид, но мне без разницы. Зато можно представить, что мы на Корфу: ослепительно-голубое небо над белым песком и колючими кронами сосен. Я фотографирую это буйство цвета и вспоминаю время, когда пожить в одной из таких вилл было пределом мечтаний.