Бернацкая задумалась, покуривая папиросу и перемежая затяжки глотками крепкого душистого кофе.
— Хорошо. Я скажу все, что знаю. Кроме имен. Не хочу быть доносчицей, хотя и не считаю действия Константина правильными...
Вот и имя пришло — Констатин.
— Мы давно знаем друг друга. Мы из одного города. Витебска.
Теперь понятно, откуда этот еле заметный тяжеловатый белорусский акцент.
— Константин поступил в университет, а я на курсы. У нас небольшое витебское землячество, все очень хорошие, правильные люди, чудесные товарищи. Мы помогаем друг другу... помогали. Его фамилия Хрищанович. Костя недавно пришел и стал говорить новые вещи. Относительно новые. Я слыхала такое дома. Но думала — это там, дома, а здесь совсем по-другому, здесь знают другие рецепты счастья. Но, видно, кухня везде одна и та же. И повара везде одинаковые.
Лейда Карловна принесла кофейник свежего кофе. Бернацкая с благодарностью взглянула на экономку, но ответной благодарности не встретила. Лейда Карловна явно ревновала.
— Спасибо. Он сказал, что познакомился с чудесными людьми, людьми будущего. Чистыми и прозрачными духом. Они думают только о человеческом счастье. И будут добиваться скорейшего прихода добра на землю...
Она замолчала, но ненадолго. Путиловский умел слушать женщин, и это располагало.
— Я понимаю, что вы человек полиции и что я должна молчать.
— Если хотите, молчите. Я вас ни к чему не принуждаю.
— Спасибо. Поэтому я буду говорить. То же, что говорила Косте. Я сторонница Льва Николаевича Толстого и считаю, что всякое насилие неприемлемо по своей дьявольской природе. Любое.
Государственное, семейное, религиозное. В том числе и насилие революционное. Костя возражал. Он говорил, что, если идти таким путем, путешествие в рай затянется на тысячи лет. Мы не можем ждать и должны приблизить царство свободы. Оно рядом, за стенкой. И мы должны эту стену взорвать! И взорвал...
Зазвонил телефон.
— Извините. — Путиловский поднялся и вышел к телефону.
Он выслушал сообщение (звонил Медянников), дал отбой и несколько раз прошелся по коридору, собираясь с мыслями. Пошептал что-то на ухо Лейде Карловне, вошел в кабинет. Бернацкая, глядя ему в лицо, побледнела и встала с кресла:
— Это о Косте?
Путиловский молча кивнул головой.
— Что с ним? — спросила она совершенно бесстрастно, словно речь шла о здоровье заведомо здорового человека.
— Скончался ночью.
— Вот и все...
Бернацкая нервно стиснула руки, сделала несколько шагов и покачнулась, но Путиловский успел подхватить ее легкое невесомое тело.
— Лейда Карловна! Помогите!
Экономка была тут как тут — с нашатырем и салфетками. Вдвоем они перенесли Бернацкую на диван. Лейда Карловна принялась оживлять бедняжку. Путиловский по телефону вызвал известного профессора-невропатолога Кюфферле, лечившего его два года назад, и поспешил на службу.
* * *
Азеф любил завтракать в номере, в полном одиночестве обдумывая планы на предстоящий день. С утра голова работает особенно ясно, мысли приходят нетривиальные, впереди весь день и вся жизнь. Прекрасно.
Он заказал два яйца-пашот, холодный ростбиф, икру, копченого сига и шоколад. Еще в студенческие годы в Германии он пристрастился к горячему шоколаду и стал зависеть от него, выпивая в день до пяти чашек. Очень вкусно.
Только-только он справился с яйцами и ростбифом, как дверь без стука распахнулась и стремительно вошла Дора Бриллиант. В руке у нее был свежий номер газеты, который она, не говоря ни слова, швырнула на стол перед невозмутимым постояльцем.
— Читай вслух!
С этими словами она упала в глубокое кресло у окна.
Азеф с любопытством посмотрел на нее, но исполнять приказа не стал, аккуратно отложил газету в сторону и принялся за сига, тщательно препарируя рыбу двумя золочеными вилочками, любовно оглядывая аппетитные кусочки и отправляя их в рот.
— Что ты нервничаешь с утра? — спросил он безмятежно, — Подумаешь, взорвались. Не они первые, не они последние. Все погибли?
— Один погиб, второй тяжело ранен.
— Жаль, — и Азеф продолжил исследование рыбного скелета. — Хочешь шоколада?
Дора вскочила, точно взорвалась:
— Как ты можешь спокойно сидеть и завтракать?!
— А что я, по-твоему, должен делать? Бегать, кричать, вешаться? — Азеф даже развеселился, представив такую картину. Но голос у него стал жестким, — Сядь и успокойся! Истеричка.