Вершинин опомнился и припал к руке губами. От женщины пахло мускусными восточными духами.
— Зовите меня просто Дора.
Тихий мелодичный голос отозвался в помраченной голове Вершинина пасхальными колокольчиками счастья.
— Хотите водки? — спросил он совершенно автоматически и тут же ошалел от своей непроходимой тупости. — Извините! Я дурак! Даме — водку!
— Отчего же? — просто сказала Дора. — Я химик, значит, водку употребляю. Налейте.
После чего стало однозначно ясно: он влюбился!
* * *
Чудо спасло Евграфия Петровича от неминуемой погибели во славу зубатовского эксперимента: в самый разгар побоища отворилась дверь и на пороге возникла стройная и рослая фигура священника в черном облачении.
Не более секунды святой отец вникал в суть происходящего. А диспозиция была нижеследующей: Медянников лежал на полу навзничь, на его ручищах и ножищах сидело по два, а то и более невзрачных мужичонки, а самый крупный и задиристый оседлал Евграфия Петровича сверху, вцепился ему в волосья и довольно-таки успешно старался придать лицу жертвы плоское выражение, втискивая все неровности оного в виде носа и скул в поверхность пола.
Вокруг этой живой, но грозящей смертью картины бегал бородатенький сторонник передела собственности и заламывал руки в тщетной надежде словами смирить насилие и перековать мечи на орала.
— Товарищи! Товарищи! — без удержу кричал он одно и то же.
Но товарищи его не слышали, а гнули свое, причем успешно. Жить Евграфию Петровичу оставалось секунд десять, если не менее. Поэтому священник вручил себя небесам, и небезосновательно: по воле Отца нашего одним ударом в чресла батюшка, подобно Давиду, сокрушил Голиафа, терзавшего жертву, а потом тремя-четырьмя простенькими оплеухами согнал душегубов с поверженного тела и чудесным образом вернул Медянникова к жизни.
Молитвенную тишину нарушало лишь сопение фабричных и Евграфия Петровича, ощупывавшего руки и ноги. Все было цело.
— Что же вы, дети мои?! — вопросил поп, он же пастырь овец православных, но ответа не получил. Все бараны стыдливо прятали глаза.
Богатырь-священник подал руку поверженному и помог ему встать.
— Цел, сын мой? — заботливо вопросил он, на что Медянников перекрестился двуперстно, молчаливо явив свое старообрядчество. Поп сразу оценил деликатность спасенного и более не докучал ему пастырством.
— Как же так, Петр Мартынович? — укорил он сторонника передачи средств собственности. — Ты же обещал мне, что все будет тихо-мирно! А что, если бы пришла полиция? Каково мне было бы страдать за ваши безобразия?
— Бог терпел и нам велел, — проявил миролюбивую инициативу побитый Медянников,— Я сам виноват. Возбудил мирян словом, они и не выдержали. Простите меня, братцы, грешного! — и поклонился в пояс обидчикам, на всякий случай запоминая самого драчливого, того, что терзал его шевелюру. При встрече отольются ему все его каверзы!
— И ты нас прости, путиловский! — хмуро ответил за всех знаток французского регламента.
— Вот и хорошо! — Батюшка был рад согласию. — Благословенны будут мирящие, ибо первыми войдут они в Царство небесное!
— Аминь... — нестройно отозвались фабричные.
— Ты кто будешь? — спросил миротворец у новоспасенного.
— Евграфом меня кличут. Петров сын.
— А я отец Георгий Гапон. Подобрав рясу, отец Георгий уселся за стол. — Чайку бы налили, бараны бодливые!
Бараны расцвели улыбками — видно было по всему, что за батюшку они в огонь и в воду.
* * *
Зинаида Гиппиус была великолепна. Вначале она рассмешила всех, прочитав Бальмонта точно так, как прочитал бы сам Бальмонт, с надрывом и распевом:
— Ветер, ветер, ветер, ветер...
Уже здесь отдельная публика засмеялась, поскольку волшебница Зинаида в поисках ветра даже оглянулась позади себя, тем самым сразу понизив первую строфу до каких-то там совершенно низменных ветров.
ДОСЬЕ. ГИППИУС ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА
1869 года рождения. С 1889 года замужем за Дмитрием Мережковским, литератором. Основательница Религиозно-философских собраний. Критик, поэтесса, хозяйка литературного салона. Литературный псевдоним «Антон Крайний».
Пакай тоже хохотнул вовремя, чем вызвал завистливые взгляды соседнего столика, не успевшего отреагировать правильным образом. А Зинаида с безмятежно-глупым лицом продолжила:
— Что ты в ветках все шумишь? Вольный ветер, ветер, ветер...
Она сделала паузу, вызвав очередной пароксизм смеха теперь уже у всех присутствующих, помолчала и добила Бальмонта: