– Не надо спорить, Николя! У нас много старой одежды, которая тебе будет, как новая. Сегодня же начну отбирать наиболее новое. – Она посмотрела на него долгим взглядом карих глаз, а Алтын отметил, что серьезность портит ее лицо, делает старше. И он заметил с улыбкой:
– Мадемуазель не стоит так сердиться. Лицо быть хуже. Мадемуазель хорошо улыбка, смех...
Она не улыбнулась, но все же после молчания ответила сухо:
– Не твое дело, месье. Но я запомню твои замечания.
Её опять позвали. Она улыбнулась, и Алтын опять отметил, как она преображается, хорошеет. Но говорить ей об этом не стал. Про себя лишь усмехнулся.
Через три дня он снова появился в саду. Ленора была там и торопливо молвила:
– Мне нельзя здесь оставаться, Николя. Возьми узел, он у стены, где ты перелазишь. До свидания! Я побежала!
Он не успел ничего ответить, как её позвали с заднего крыльца. Он присел, прячась. Выждал, и, захватив узел, перелез через ограду, предварительно оглядев пустынную улицу. Его могли посчитать вором.
Стража с подозрением оглядела Алтына, но не стала осматривать его узел. Во дворе, забравшись в конюшню, Алтын разложил на сене обновки. То были отличного качества вещи. Он улыбнулся, вспоминая, как Ленора настаивала на этом.
Тут были два кафтана, один подбит ватой, с воротником из волчьего меха. Другой почти новый, но летний и очень красивый. Лежали и сапоги с туфлями. И несколько пар старых, но почти без дыр, носков. И самое главное – пара штанов.
Всё это было европейского покроя, и Алтын с сомнением поглядывал на вещи. Подумал, что носить их он вряд ли сможет, но потом вспомнил, что он вроде бы от русского посольства и вполне мог носить европейскую одежду. И он переоделся. Лишь кружевные сорочки он постеснялся одеть. Слишком они были для него необычны и красивы. Он припрятал их на лето и весну.
Во дворе его встретили воплями удивления и все пытались расспросить о подарках.
– Что тут такого, ребята! Во французском посольстве чистили шкафы и вот выставили за ворота узел. Я и схватил. Ведь холодно на дворе, а у меня ничего нет. Слава Богу, что нашлись добрые люди и теперь я одет.
– Да ты теперь словно настоящий француз, – воскликнул Остап и с завистью хлопнул Алтына по спине. – Может, мне что выделишь, пострел, а?
– Куда тебе такое, – показал Алтын одежду для довольно худого человека. – Смотри, какой ты большой! Все по швам разлезется, ха! А мне в самую пору. И сапоги у меня теперь будут. Слегка жмут, да разносятся.
– Ну и подфартило тебе, Коля, – одобрил Василий и еще опросил: – Как твои дела с французским?
– Думаю, что улучшаются. Давай испытай меня, дядька Василий!
Толмач заговорил и удивился, что Николка довольно бойко стал отвечать.
– Так ты скоро меня перегонишь! – удивился Василий. – Откуда такая прыть?
– Просто охота и всё тут. А что такое?
– Да ничего. Молодец ты, Колька! Далеко пойдешь, коль не свихнешься.
– С чего бы?
– Такие ранние частенько не по той дорожке топают. Остерегись.
– Я и так водку не пью, детское воспитание влияет. И табак не признаю. С чего мне свихнуться?
– Да я так просто! Не бери в голову. Молодец и все тут! Потап говорит, что ты уже его можешь подколоть на шпагах. Это верно?
– То пусть сам Потап оценит. Или Остап. Мы с ним сабельками балуемся. Остап, как я?
– В порядке, парень. Казаком мог быть серьезным. Да без горилки ты не казак. Все товариство засмеёт. Зато, сдаётся мне, до баб ты охоч. Или не так?
– Вроде того, а что?
– Ничего. Всё хорошо. Ты парень видный, можно сказать красивый. Девки таких любят. Сам темноват, а глаза светлые. Смотри, какая окрутит – не вырвешься. Бабы – они цепкие. Не выпустят...
Все смеялись, а Николай вдруг подумал, что одна такая уже вроде бы зацепила, И странное дело, он не испытывал неудобства от этого. Даже улыбнулся уголками губ, вспомнив Ленору. Как по-разному она может выглядеть! То сияющая, красивая, то совсем обыкновенная и хмурая.
«И все же она мне страшно нравится! Мне с нею очень легко и приятно быть, она как-то действует на меня успокаивающе. Словно в ней я не вижу женщину» – думал Алтын, и даже сейчас, среди гогочущих приятелей, чувствовал её присутствие. Он улыбался, а друзья никак не могли понять, что это значит.