Даже не поцеловала папу на прощание, а просто подставила ему щёку, и мы тебя за это не осуждаем, бабушка.
Ты поцеловала нас, а мы — тебя… много-много раз.
Мы лишь односложно отвечаем на папины вопросы и до сих пор с ним не разговариваем. И с Розой тоже. В этом нет необходимости. Общаемся с Гарнет на своём, нами изобретённом, близнецовском наречии, чтобы они не поняли.
Придумываем множество названий для предметов. Иногда слова вообще не нужны, и мы переговариваемся при помощи знаков. По сигналу заходимся в кашле, чихаем или корчимся от смеха.
Розе не позавидуешь — она не привыкла к нашим фокусам.
— Прекратите! — велит папа.
— Что прекратить, папа? — спрашиваем мы хором.
— Хватит паясничать! — восклицает он, замахнувшись на нас свободной от руля рукой.
— Как им это удаётся? — удивляется Роза.
— Что удаётся? — интересуемся мы в один голос.
— Перестаньте! У меня по спине мурашки бегут! Неужели вы действительно умеете читать мысли друг друга? — поёжившись, спрашивает она.
— Ничего они не умеют! — ворчит папа.
— Как же девочки не сбиваются, когда говорят хором, точно клоуны? — удивляется Роза, пристально на нас уставившись.
— Не знаю, — пожимает плечами папа.
— Зато мы знаем! — отвечают Розины мучители, синхронно приподняв брови и таинственно сверкнув глазами.
Терпеливо ждём, пока Роза повернётся к нам спиной и начнёт искать на нашем старом приёмнике какую-нибудь музыкальную программу. Я подаю знак Гарнет, слегка толкнув её локтем. Мы дружно запеваем дурным голосом.
Роза вздыхает в изнеможении.
— Прекратите хор голодных, двойняшки! — сердится папа.
Притворяемся, будто берём ложки и с жадностью набрасываемся на еду.
— Очень смешно! — вздыхает папа.
Видно, ему не до шуток.
Когда он пытается сосредоточиться на дороге, я хватаюсь за воображаемый кинжал и потешно показываю, как нападаю на Розу. Гарнет старательно попугайничает, но не успевает вовремя остановиться. Папа замечает подвох, и сестра испуганно трясёт рукой, словно она онемела.
— Во что это вы играете, девочки? — спрашивает папа.
Мы глупо на него таращимся и пожимаем плечами.
Папа устало вздыхает, потом убирает одну руку с руля и обнимает ею Розу.
Я снова толкаю Гарнет локтем, и мы грубо хохочем.
Папа сжимает Розино плечо, но молчит. Она тоже не реагирует. Притихли и мы. Слышен лишь треск приёмника — он то замолкает, то странно пищит.
Ему подыгрывают мои внутренности. Может, меня укачивает? И прекрасно! Если начнёт тошнить, буду целиться в Розу.
Руби стало плохо. Она не промахнулась — попала в Розу и… в меня.
Тебе ещё повезло!
Зачем ты пишешь? Вдруг снова начнёт тошнить?
Здорово получилось, правда?
Да, но уж в следующий раз постарайся перетерпеть! Роза израсходовала целую коробку бумажных салфеток. Папе пришлось остановиться на ближайшей станции техобслуживания, и мы с сестрой направились отмываться в женский туалет. Роза долго соскребала вонючий привет Руби с перепачканных джинсов и свитера. Целлофановый пакет пришёлся как нельзя кстати!
— Вот бы вас посадить в этот пакет! — вздохнув, сказала она. — Послушайте, можете сколько угодно вести себя как идиотки — мне наплевать, но папа ужасно расстраивается.
Мы промолчали, а Руби, несмотря на плохое самочувствие и озноб, нагло улыбнулась.
— Неужели вы не хотите, чтобы он был счастлив"? — спросила Роза, пристально на нас взглянув.
Только не с тобой!
— В последние годы папе пришлось нелегко. Вы обе были от горшка два вершка и наверняка не помните, что, когда умерла ваша мама, он чуть не свихнулся от горя.
Мы молча, с ненавистью на неё уставились.
Какое она имеет право?! Нам показалось, что мы сами вот-вот чокнемся.
— Ему было очень тяжело, но он жил ради вас. Старался подстроиться под вашу бабушку. Не мне вам рассказывать, какой нелёгкий у неё характер!
Как она смеет критиковать нашу бабушку?!
— Он не развлекался, никуда не ходил, жил один-одинёшенек, — продолжала Роза.
Как это один? А мы?!