— Володя!.. Да Володя же!.. — долетел к нему голос Лизы. — Что ты, оглох, что ли? Иди же сюда… Валя плачет…
Валя сидела на земле, закрыв лицо руками и согнувшись, будто под тяжкой ношей, которую уже не было сил больше нести. Ее круглые плечи, темноволосая голова с короткой толстой косой и все ее тело дрожало от беззвучных слез и горя. Рядом валялись на земле пыльные яблоки, которые она уронила от неожиданности, в пыли были ее босые ноги, старенькое пестрое платьишко, заплатанный передник, — все, казалось, говорило, как безрадостна и заброшена была эта молодая жизнь. И Володя понял это.
— С чего это она? — прошептал он Лизе.
— Она ничего не говорит… Знаешь, что?.. Устиньиша выдает ее за Николая Самохина, а Вальке, видно, нравится Шмалев… Вот тебе и все… — закончила Лиза и тихонько подсела к Вале.
— Ну… будет тебе… Вытри слезы, а то глаза у тебя, поди, уж не видят ничего.
Лиза осторожно разняла ее мокрые дрожащие пальцы и сама вытерла залитые слезами глаза. Потом помогла Вале встать.
— Что случилось с нашей милой фламандкой? — спросил Баратов, проходя с Никишевым мимо участка Володи Наркизова. — Смотри, Андрей, как она плачет… Вот оно: «всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет!»
— Какие там страсти? — укоризненно сказала Лиаа. — Обидели ее…
— Оставь ее в покое, — посоветовал Никишев.
— Но я все-таки угадал, Андрей!
— Посмотрим… ей не до разговоров… пойдем.
Валя стояла, еще ощущая в себе пронзительный холод душевной боли. Она не только была унижена презрением к ней Бориса Шмалева — она еще выдала свою горькую тайну: сколько мучений принес ей этот человек, которому она была совсем не нужна, но все прощала ему!
Помогая Володе отнести тяжелую корзину, полную яблок, поближе к дороге, Лиза зашептала ему:
— Ну и безжалостный же этот Шмалев!.. Если девушка не люба, зачем же издеваться над ней?
— Да он настоящий чертополох! — гневно вспылил Володя. — Вот так и чую, он нарочно притопал к нам, чтобы работе мешать, лодырь он гладкий!..
— Володя… а Володя! — вдруг высунулся Костя. — А ты насчет музыки верно сказал? Так и будет… а?
— Честнейшее комсомольское слово. Так оно и будет! Давай только урожай соберем как надо! — торжественно промолвил Володя. — Шмалеву больше кланяться не смей.
— И не буду! — пообещал Костя. Потом подскочив козлом, подмигнул девушкам: — Погоди, девчата, может, самым главным баянистом буду я!
Костя как напоказ озоровал и кривлялся перед девушками, но, как ревниво замечал Володя, работал ловко, — яблоки дождем сыпались в корзину.
Петря Радушев спросил мимоходом:
— Которую яблоню обрабатываете?
— Вторую! — задорно крикнул Костя.
— Молодчаги!.. А ты что? — Петря сердито понизил голос. — А ты что, подлец, за ноги девок обнимаешь?
— Не тебя же обнимать! — хохотнул Костя.
— Да уж срам какой, господи! — подала голос Устинья. Она нашла-таки Петрю со своей докукой и по обыкновению не могла упустить случая показать себя. — Парень охальничает, а ему спускают, потому кругом никто бога не боится, людей не стыдится.
— Чего тебе, конкретно? — неласково осведомился Петря.
Устинья гневалась на то, что обоих ее сыновей перевели сегодня на другой участок, а не оставили работать с ней.
— Эт-та что же, матери с дитем нельзя вместе работать? Это каки-таки законы?
— Я твою семейственность со вчерашнего дня — к ногтю! — отрезал Петря.
— Что-о! Мать с дитем…
— Обнимайся ты с дитем сколько влезет, но не вели ему домой яблоки кулями таскать, как вчера было.
— Я велела? Я? Кулями?
— Ты. Явно ты.
— А ты видал, иро-од?
— Не у меня одного глаза.
— Кто? Кто сказал? Ежели это Тонька Шилова нам встретилась, так я ее…
— Вот, сама же себя выдаешь.
— Я ее, белорожую, высрамлю! — Устинья заиграла кулаками. — Я-то ее к Вальке на свадьбу позвала, как почетную гостью…
— Сначала надо урожай собрать, — погрозил пальцем Петря.
— А что я? — взъярилась Устинья. — Я свово кровного не получу? А?..
— Дядя Петр! — зазвенел тенорок Кости. — Как урожай соберем, так мы себе баян заведем!
Петря Радушев замысловато крякнул.
— Вам бы только дурь, сосункам желторотым… Куда вы с безделкой своей?