Представляют собой предмет глубокого интереса ученых-фейри,
так как многие явления, связанные с силой Элементалей,
до сих пор не имеют объяснений.
Темницы находились глубоко под землей. Отсутствие солнечного света лишало возможности определить, как долго Альгауза находилась здесь. Может, час, а может и неделю? Кромешную темноту рассеивали редкие факелы на стенах и одинокая свеча, которую Альгаузе любезно предоставили «благодаря ее высокому положению при Холодном дворе». Это действительно оказалось привилегией: напротив Альгаузы в камере сидел заключенный, которому не дали и огарка свечи. Свет от факелов туда не проникал, сидел заключенный в самом дальнем углу и разглядеть, кто он, фейри или эльф, у нее не получалось.
Да и не до соседей ей было. Альгауза опустилась на пол и прислонилась спиной к холодной стене. Отовсюду исходил запах сырости и плесени. Она молилась Великому Божеству, чтобы здесь не было крыс, и каждый раз дергалась, стоило ей услышать какое-то копошение или шуршание. То и дело ей мерещилось, что на руки и волосы опускаются пауки, и в панике она бросалась к свече убедиться, что это воображение играет с ней плохие шутки. Ей очень хотелось домой.
Что будет с ней, если ее лишат крыльев? Это наказание назначали худшим преступникам, покусившимся на жизнь короля или истреблявшим целые деревни в угоду собственной жажде крови. Прошло много сотен лет с тех пор, как оторвали крылья убийце маленьких детей. Говорят, после исполнения приговора из ран на его спине вытекла вся кровь, оставив только сухую оболочку. Богатое воображение Альгаузы во всех подробностях рисовало ей сцены подобной кончины с ней самой в главной роли и от страха хотелось выть и скулить, как побитая собака.
Если она выживет, ее жизнь превратится в череду изнурительных, позорных событий. Смешки за спиной и пересуды, которые преследовали ее всю ее крохотную жизнь, покажутся детской сказочкой по сравнению с пренебрежением и осуждением, с которым ей предстоит столкнуться. Без крыльев она станет отбросом похуже эльфов – те хотя бы могут пойти служить к фейри и получить хоть какой-то статус, а что может принцесса Холодного Двора, кроме как позорить своим присутствием отца и придворных? Может, ей следует сбежать к Неблагому Двору и дождаться, пока ее съедят дикие фейри? Говорят, их король – жестокий и кровожадный убийца. Послужит ли ее жертва искуплением вины перед отцом за то, что ему приходится терпеть?
Поджав ноги к груди, Альгауза спрятала лицо в коленях, обняла себя за плечи и тихонько заплакала. Вот бы папа сейчас пришел и сказал ей, что делать. Вот бы пришел брат и убедил, что нашел выход из этой ситуации. Вот бы пришла Кхира и призналась, что Дар никуда не пропадал...
Послышались уверенные шаги и шелест плаща. Альгауза вскинула голову и быстро растерла слезы на щеках тыльными сторонами ладоней. Неужели отца пустили к ней? Конечно, а как же иначе? Он ведь король Холодного Двора, кто посмеет преградить ему путь к своей дочери? Надежда засияла внутри, подобно алмазу на солнце. Альгауза подползла поближе к решетке и осторожно выглянула за железные прутья. Едва она увидела силуэт посетителя, надежда испарилась, как погашенный ветром огонек.
— Ох, Альгауза Моркант, ну и угораздило же тебя, — вместо приветствия поцокал языком Килиджен Эмрис и снял с головы капюшон плаща. Привычным жестом он высвободил из-под ткани длинный черный хвостик и положил волосы на плечо. От того, насколько этот жест показался Альгаузе знакомым и родным, ее всю передернуло.
— Если хотел позлорадствовать, не стоило тащиться в такую даль, — Альгауза поднялась на ноги, чтобы не смотреть на Килиджена снизу вверх. — Мог бы сделать это на рассвете вместе с остальными.
— Позлорадствовать? — Килиджен улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы, и положил запястья на железные прутья решетки, просунув ладони внутрь. — Родная, почему ты так плохо думаешь обо мне? Я пришел выразить соболезнования.
Железа он не боялся – на его руках, как всегда, были перчатки. Он ненавидел прикосновения, рукопожатия и объятия. Поначалу Альгаузе казалось это привлекательным: ей-то разрешалось до него дотрагиваться, и в такие моменты она чувствовала себя особенной. Но спустя время поняла, что он просто брезгливый идиот, и ничего романтичного в том, как он воротит от всего на свете нос, нет.
— Засунь свои соболезнования в задницу и не смей меня так называть, — огрызнулась Альгауза и сложила руки на груди, всем видом давая понять, что ему здесь не рады.