Желудок Альгаузы предательски заурчал, едва она почувствовала сильный запах специй. Все это время она гнала от себя мысли о еде, не позволяя им тревожить и без того воспаленный разум, но Килиджен был прав: с утра мама накормила ее всего лишь яблоками, чтобы выглядеть стройнее в платье, но долго на яблоках не протянешь. На Ярмарке Даров она уже умирала от голода, с нетерпением ждала пиршества и в итоге на него не попала. Сверток на полу источал чудесный аромат, но гордость мгновенно задавила любые порывы подойди и мгновенно проглотить содержимое.
— Не глупи, — предупредил ее Килиджен и аккуратно развернул ткань. Запах специй усилился, и Альгауза с трудом проглотила густую слюну. Он принес ее любимые хлебцы со шпинатом и базиликом. — Ешь.
— Какая разница, как страдать: голодной или сытой? — отвернула она голову, изо всех сил борясь с соблазном. Хлебцы как будто нашептывали ей приятные слова, манили к себе, как запах цветов – пчел. — Итог один.
— Ты невыносима, — покачал головой Килиджен и выпрямился в полный рост. — Совершенно не умеешь принимать помощь. Какой прок от твоей гордости? Почему ты не бросилась на колени молить прощения у Пламенного Двора? Дарра Дэвиаль – самовлюбленная гордячка, как и ты. Увидев твое прилюдное раскаяние, она бы не стала требовать такой расправы. Почему ты никогда не думаешь головой?
— И как бы мне потом смотреть в глаза отцу, преклонись я перед его врагом? — тут же вскинулась Альгауза, вновь задетая за живое. — Я и так его слабое место, позор семьи, а ты предлагаешь опуститься еще ниже?
— Это стратегия, Альгауза! — Голос Килиджена стал громче, как всегда, когда они начинали спорить. — Стратегия, проклятье на твою голову! Отступление ради спасения своей жизни – это еще не поражение. Иногда нужно говорить то, что другие хотят услышать, а не то, что у тебя на уме. Или ты думаешь, отцу будет приятнее смотреть на твой труп? Никто не выживает после отсечения крыльев!
Килиджен вдруг со всей силы стукнул кулаком по решетке. Любого другого его крик и ярость в глазах напугали бы, заставили замолкнуть и внимательно слушать, покорно свесив голову, но для Альгаузы его слова и эмоции служили топливом. Она горела изнутри, и уже ничто не могло потушить это пламя.
— Холодный Двор уважают за честность и непреклонность! — Она подлетела к решетке, как фурия. Белые волосы давно растрепались и спутались, сделав ее похожей на сумасшедшую ведьму. — Ты можешь сколько угодно юлить и пресмыкаться ради собственной выгоды. Ни ты, ни твой Каменный Двор, не имеют ни малейшего представления о достоинстве, и я убедилась в этом, когда ты нарушил все данные мне клятвы. Живи как хочешь, кланяйся кому хочешь, это не мое дело, но не смей меня учить! Я лучше отдамся Хаосу, чем смешаю благородное имя моего Двора с грязью!
Альгауза, совсем потерявшая разум от злости, со всей силы ударила кулаком по решетке, как и Килиджен. Только Килиджену это не принесло никакого вреда благодаря перчаткам, а вот Альгауза мгновенно прижала руку к груди и скорчилась от боли, когда кожу на пальцах и костяшках обожгло железо.
Килиджен смотрел на нее, чуть склонив голову на бок, но понять, что выражал его взгляд было невозможно. Глаза словно превратились в камень. Когда боль немного отступила, и Альгауза собралась с силами, она с вызовом посмотрела на Килиджена в ответ, ожидая продолжения спора, но тот лишь устало потер переносицу и вздохнул.
— Твой отец сделал заявление при всех Дворах. Если тебя лишат крыльев, он призовет своих рыцарей и объявит войну Пламенному Двору, — медленно проговорил он, словно молотком вдалбливая каждое слово в голову Альгаузы. — Войну, Альгауза! Не с эльфами, на жалкую жизнь которых всем плевать, а с фейри. Если прольется много нашей крови, это пошатнет баланс Элементалей. Неизвестно, как земли Ренниара отреагируют на второй Раскол. Выживет ли хоть кто-то из нас или Врата Хаоса распахнутся, забрав всех? А все, что нужно было сделать, чтобы обойтись без этого, это раскаяться и попросить у Кхиры и ее мачехи прощения.
— Почему я должна просить прощения? Ты даже не сомневаешься в моей вине? — спросила Альгауза просто для того, чтобы не дать себе разреветься от его слов о войне и Расколе. — Правда думаешь, что я виновата? Думаешь, я хотела, чтобы так вышло?
Килиджен хмыкнул. Теперь его взгляд отчетливо отражал его истинные чувства – сплошное разочарование.
— Об этом я и говорил. Ничего не видишь, кроме себя.