Повторилась вчерашняя история: опять провозились целое утро с Чеперухами и прозевали всех остальных, в том числе Ефима Граника, хотя он живет здесь рядом, за стеной. По адресу Граника товарищ Дегтярь сказал: конечно, он слышал весь разговор от начала до конца, следовательно, мог сам зайти и подписаться, однако не зашел. Нет, возразила Ляля, просто Ефим такой человек, что без приглашения никогда не зайдет в чужой дом.
— Орлова, Орлова, — погрозил пальцем товарищ Дегтярь, — ты мне напоминаешь нашу Малую: она тоже всегда готова думать про человека хорошо — так для себя спокойнее.
Поздно вечером к Ионе Овсеичу заглянул старый Чеперуха. Он с порога предупредил, что на пару минут, но засиделся, пока кремлевские куранты не пробили двенадцать. Вспоминали прежние годы, Чеперуха качал головой, в глазах появлялась печаль, потому что жизнь идет-идет, и никто не остановит. До войны, особенно с тридцать девятого года, когда на восемнадцатом партсъезде товарищ Сталин сказал, что социализм окончательно построен и теперь мы начинаем строить коммунизм, каждый мог надеяться, что доживет до коммунизма, но потом напал этот бандит Гитлер, погибли миллионы людей, пришлось восстанавливать и строить все сначала. Теперь Иона Чеперуха тоже рассчитывает еще пожить при коммунизме, но возраст берет свое: сегодня, когда он возвращался с работы трамваем, одному пассажиру сделалось вдруг плохо. Пока растолкали людей, чтобы не было такой давки, человек уже был готов.
— Чеперуха, — товарищ Дегтярь говорил тихо, иногда прижимал руку к сердцу и слегка массировал, — твой пример — это обычный мещанский взгляд на жизнь. Люди умирают — какая новость! Карл Маркс последние десять лет своей жизни тяжело болел мозговыми сосудами, но ни на один день не прекращал работы и умер в своем кресле, когда его на две минуты оставили одного.
— Карл Маркс! — воскликнул Чеперуха. — Такой человек появляется один раз в миллион лет, а мы простые маленькие люди.
— Чеперуха, — товарищ Дегтярь наклонил голову, глаза смотрели в упор, — маленький простой человек иногда готов притвориться еще меньше, лишь бы снять с себя всякую ответственность. Это и есть мещанство.
— Овсеич, — горько скривился Иона, — ты все время стараешься назвать меня разными обидными словами, а я пришел к Дегтярю с открытым сердцем. Вот тебе семьдесят пять рублей на заем, это от моего Зиновия и Катерины.
Иона Овсеич на миг задумался, глаза сощурились, быстро отодвинул деньги назад и сказал:
— Лучше поздно, чем никогда. А деньги отнеси Орловой, она уполномоченная по займу, тебе уже раз объясняли, и только она одна имеет право подписывать.
Иона взял деньги со стола, попрощался, товарищ Дегтярь проводил до дверей, у порога остановился и спросил, но сначала потребовал, чтобы была полная откровенность: эти деньги Иона вынул из своего кармана или действительно передал Зиновий?
— Овсеич, — старый Чеперуха поднес рубли к носу, глубоко втянул в себя воздух, — один умный человек сказал, деньги не пахнут, а ты хочешь доказать наоборот. Адье, спокойной ночи.
Рано утром, как ни хотелось спать после второй смены, Ляля уже была на ногах и звонила Ефиму Гранику. Вместо окна, еще в прошлом году, он прорубил себе дверь, поставил две створки с большими стеклянными филенками, покрасил яркой оранжевой краской и провел электрический звонок-зуммер, как на корабле. Пришлось нажать кнопку несколько раз, прежде чем Ефим открыл, хотя на такой сигнал мертвый поднялся бы с первого разу. Когда зашли в комнату, Ляля осмотрелась по сторонам, указала глазами на пол под кроватью и сказала, что там, наверное, хозяин прячет даму, иначе он бы сразу открыл. Нет, ответил Ефим, он никого не прячет, ему незачем прятать, потому что с того света, где его Соня, плохо видно, что делается на этом свете.
— Я думаю, совсем не видно, — печально вздохнула Ляля. Возможно, сказал Ефим и поинтересовался, с какой целью мадам Орлова наведалась к нему в такую рань, когда еще петухи спят. Ляля объяснила, что она хотела зайти к нему еще вчера и позавчера, но завозилась с подпиской у других соседей.
— С подпиской? — удивился Ефим. — Я уже пять дней тому назад подписался у себя на судоремонтном заводе.
Ляля пожала плечами и улыбнулась:
— Фимочка, на заводе вы работаете восемь часов в день, а остальное время живете здесь. Двадцать четыре минус восемь — шестнадцать.
— Так вы пришли ко мне ни свет ни заря, чтобы учить арифметику? — нахмурился Ефим. — Но я уже чересчур старый для первого класса.
— Как старый? — возмутилась Ляля. — Наш Ефим Граник — старый? Плюньте тому в глаза, кто скажет такое.
— Короче, — перебил Ефим, — если вы пришли, чтобы я два раза подписался на один и тот же займ, можете идти и не тратить даром время.
— Фима, — громким голосом попросила Ляля, — успокойтесь и держите себя в руках. Я могу сию минуту позвать сюда товарища Дегтяря, который заранее предвидел ваше отношение.
Ефим подошел к дверям, раскрыл настежь и показал рукой на двор:
— Уходите.
Ляля стояла неподвижно на одном месте, и Ефим повторил:
— Я вас прошу по-хорошему: уходите.
— Фимочка, — Ляля смотрела грустными глазами, — я не сержусь на вас. Насчет Дегтяря — это была глупая шутка, я сама зайду к вам завтра утром.
— Хорошо, — согласился Ефим, — но имейте в виду, не позже шести, потому что в пять меня уже не будет.
Вечером, в десять — начале одиннадцатого, товарищ Дегтярь вместе с Орловой и Степой Хомицким зашли на чашку чая к Ефиму, бутылку молдавского вина принесли с собой. Хозяин наотрез отказался от вина, потому что у него разыгралась печень, а чай, если гости не имеют у себя дома, можно поставить.
— У него разыгралась печень, — пошутил товарищ Дегтярь, — так мы должны страдать!
Ефим поставил чайник на электроплитку. Иона Овсеич поинтересовался, как он расплачивается за свет с Чеперухами, поскольку счетчик общий, а Катерина такая, что у другого легче вырвать зуб мудрости, чем у нее копейку. Ефим ответил, что имеет дело исключительно с Зиновием, который отдаст скорее свой рубль, чем захватит чужой, а какие отношения у мужа с женой — это их личное дело.
— Граник, — шутливо погрозил пальцем товарищ Дегтярь, — что-то у тебя сегодня воинственное настроение.
Хозяин присел к столу, несколько секунд молча наблюдали, как раскаляется докрасна спираль электроплитки; товарищ Дегтярь сказал, что так в богатых домах Одессы старые барыни когда-то сидели у камина и завороженно глядели на пылающие угли. Ученые объясняют это как атавизм, то есть возврат к первобытно-общинному строю, когда люди только научились добывать огонь, садились в кружок возле костра и спасались от лютой стужи. Однако, перебил сам себя гость, нам от их каминов и костров ни холодно, ни жарко, поскольку своих дел по горло.
— Ефим, — обратился товарищ Дегтярь, — я имею в виду конкретно тебя: сегодня утром к тебе заходила общественная уполномоченная по займу Идалия Орлова, но посещение осталось без результата. Она объясняет нам, что Граник просто встал с левой ноги. Мы со Степаном тоже хотим так считать, тем более, что весь двор, кроме одного Граника, подписался поголовно.
По стенке чайника на раскаленную спираль скатилась капля воды и громко зашипела. Хозяин и гости невольно вздрогнули. Степан сказал, что надо хорошо вытирать посуду, когда ставят на плитку: от влаги быстро образуется окалина и тончает спираль, а сейчас ее за деньги не достанешь.
Ляля взяла со спинки стула, на котором стояла плитка, кусок хлопчатки, тщательно вытерла чайник, затем вытряхнула, опять повесила на спинку и вернулась на свое место.
— Ну, — произнес товарищ Дегтярь, — будем играть в молчанку?
Ефим низко опустил голову, так что гости могли хорошо видеть круглую, как блюдечко, глянцевую плешь, и старательно выцарапывал ногтем зеленое пятно на клеенке.
— Ефим Граник, — окликнул товарищ Дегтярь, — гости могут подумать, что перед ними итальянская забастовка.
Ефим поднял голову, посмотрел своими татарскими глазами и сделал вид, что удивлен: если гости пришли пить чай, некуда спешить, впереди еще целая ночь, чайник в конце концов закипит, а кому медленно и не терпится, можно написать коллективную жалобу на электростанцию.