Паис не слишком изменился. Может быть, немного располнел, а может, и поседел, я не видела, но его лицо, которое я разглядела, когда он повернулся к своей спутнице, было по-прежнему удивительно красивым — живые черные глаза, точеный прямой нос и полные губы, которые, казалось, всегда чему-то усмехались. На Паисе была короткая алая юбка, вся его грудь скрывалась под многочисленными золотыми цепочками. И все же это очарование дикого зверя больше на меня не действовало, как раньше, когда я была молоденькой девчонкой, ибо теперь я знала, что за ним скрывается — пустота. Но, как видно, вульгарная, кричащая красота Паиса все так же притягивала женщин. Обняв свою спутницу за голые плечи, он весело помахал свободной рукой.
— Харшира! — крикнул он. — Разливай вино! Ореховые пирожные уже готовы? Сегодня я хочу всласть повеселиться. Где мой брат?
Женщина что-то прошептала ему на ухо, генерал рассмеялся, она положила руку на его мускулистый живот, и они вошли в дом. Гости потянулись за ними. Двери закрылись, в окнах зажегся свет, и вскоре из дома послышалась музыка.
Я ждала, пока все рассядутся за столиками, обменяются приветствиями, попробуют лучшего в городе вина. Я ждала, когда Харшира кончит ходить по приемному залу, подгоняя слуг, а потом займет свое место возле дверей обеденного зала. Я ждала, когда носильщики устроятся поудобнее и задремлют, ожидая своих хозяев. Затем я легко перепрыгнула через стену и пошла через двор.
Как я и думала, слуга, сидевший у входа, ушел. Я открыла входные двери, вошла в дом и пошла мимо белоснежных колонн по безупречно чистому залу, выложенному гладкой узорчатой плиткой. Здесь ничего не изменилось. Все та же изящная мебель, кресла из кедрового дерева, инкрустированные золотом и слоновой костью, маленькие столики со столешницами из зеленого и голубого фаянса, живописно разбросанные по всему залу. На стенах все те же застывшие мужчины и женщины с чашами вина в руках и цветами в волосах, голые детишки, кувыркающиеся у их ног, и мистические кошки.
Я подошла к широкой лестнице, уходящей в темноту. Откуда-то справа слышались смех, голоса, звон посуды и звуки арфы. Я не стала прислушиваться. Я была абсолютно спокойна и полна холодной решимости. На полу валялось несколько засахаренных фруктов, которые, видимо, упали с подноса пробегающего слуги. Я подняла их и съела. Мне было наплевать, что мои сандалии громко хлопают по полу. Я поднялась по лестнице. Мне не нужен был свет. Бессчетное число раз ходила я по этим ступенькам, именно ходила, поскольку Дисенк запрещала мне бегать, говоря, что настоящая дама должна ходить медленно и величаво, и давние воспоминания вновь вернулись ко мне.
Я подошла к своей бывшей комнате и распахнула дверь. Окно было открыто, и в комнату струился бледный свет звезд. Я увидела свой столик, за которым всегда обедала, а Дисенк при этом стояла у меня за спиной и внимательно следила, чтобы я соблюдала хорошие манеры. Помню, как она сидела, склонившись над шитьем, освещенная красными отблесками заката, зашивая швы на платье, которые я, вздорная девчонка, разорвала в который раз, поскольку шаг у меня был всегда широкий и я никак не могла привыкнуть к мелким, семенящим шажкам, которым учила меня Дисенк. Кончилось все тем, что Гуи сделал мне выговор, после чего я смирилась, обуздав свою непокорность в угоду вкусам знати.
Моя кровать, вернее, ее деревянный остов стоял на прежнем месте. Тюфяк, гладкие льняные простыни, мягкие подушки — все это исчезло. Не было ковра, не было сундуков, ничего, что говорило бы о том, что в комнате кто-то живет. На какое-то мгновение мне пришла в голову нелепая мысль, что это Гуи в приливе сентиментальности приказал оставить все так, как было, но затем я громко рассмеялась. «Ту, — сказала я себе, — ты все такая же тщеславная дура. В этом доме никогда не было нежных чувств. Внизу пируют двое из твоих возможных убийц, наслаждаясь яствами и поздравляя друг друга с еще одним состряпанным планом, а ты пришла сюда только для того, чтобы мстить. Да стань же ты взрослой!»
И все же я стояла в полной темноте, пытаясь найти хоть какие-то следы той девчонки, которой была когда-то. Но не было в этой комнате запаха мирры, которой меня умащивала Дисенк, не валялись повсюду тонкие, прозрачные ткани, не слышно было криков радости или боли или укоризненных речей. Осталась одна комната, молчаливая и безликая, которая даже не пыталась выгнать меня вон; я сама, вздохнув, повернулась и вышла, вернувшись в коридор, а оттуда на лестницу, ведущую в ванную комнату. На лестнице также было темно, но я хорошо помнила, где находилось это помещение — на заднем дворе, рядом с одинокой пальмой.
Войдя в ванную комнату, я глубоко вдохнула влажный воздух, смешанный с чувственными ароматами благовоний и ароматических эссенций. Сколько же лет к моему телу прикасались лишь мои собственные руки, чтобы вымыть его и сделать массаж? Когда-то я каждый день приходила сюда, становилась на каменную плиту, и слуги принимались тереть меня натром, обливать душистой теплой водой, а потом, вся розовая, с мокрыми растрепанными волосами, я выходила во двор, где меня поджидал молодой массажист. Дисенк всегда тщательно удаляла с моего тела все волосы, и массажист своими безжалостно-опытными руками гладил и постукивал его, натирая ароматными маслами. Тогда мне, красивой и честолюбивой девочке, жизнь казалась прекрасной, полной надежд и осуществимых желаний.
Я обошла ванную комнату, наслаждаясь прохладой каменных плит и заглядывая во все горшки и горшочки, расставленные на полках. Сняв платье, я зачерпнула кувшином воды из большого чана, набрала натра и, встав на каменную плиту, принялась мыться. Затем окунула голову прямо в чан, после чего взялась за ароматические масла. Кожа впитывала их жадно, как и волосы. Сев на плиту, я заплела свои мокрые волосы.
Заметив в углу сундук, я подошла к нему и откинула крышку. Там лежали мужские туники и юбки, а еще длинный легкий плащ и узкое платье, такое легкое и тонкое, что лишь глаза сказали мне, что я держу его в своих руках. Харшира все предусмотрел — у гостей хозяина было все, что нужно, включая и ванну после веселого пиршества. Отшвырнув в сторону свою грубую рубаху, я почтительно взяла платье в руки. Скользнув по чистому, умащенному телу, воздушная ткань словно прильнула к нему, как будто это платье было сшито специально для меня. Я очень жалела, что со мной нет зеркала, потому что впервые за много лет ощутила себя прежней Ту. Я порылась в сундуке, надеясь найти сандалии, но их там не оказалось, и тогда я решила, что обойдусь и без них. От сандалий столько шума, к тому же ноги от них отвыкли, а если мне придется бежать, то они мне только помешают.
Теперь я готова. Сунув нож за пояс, я вновь поднялась по лестнице, прошла по коридору и, не таясь, вышла в приемный зал. Здесь взрывы хохота и голоса были слышнее, музыка звучала более резко. Вино Гуи явно разгорячило кровь его гостям. Повернув налево, я вышла в коридор, ведущий в сад, миновала кабинет Гуи, маленькую дверь, ведущую, скорее всего, в комнатку слуги, и подошла к внушительным дверям личных покоев прорицателя. Не колеблясь, без малейшего волнения я открыла двери.
В этом святилище я побывала всего один раз, за день до событий, о которых мне не хотелось вспоминать, но сначала я все же бросила быстрый взгляд направо, в сторону комнатки слуги. Там умер Кенна, угрюмый Кенна с его ядовитым языком, всегда ревновавший меня к Гуи, ненавидевший меня и боготворивший своего хозяина. В приступе паники я убила его, чтобы он не встал между мной и Гуи. Я не хотела убивать, я только хотела сделать ему больно, но тогда я еще не умела обращаться с оружием, а настойка мандрагоры оказалась слишком сильной. Я не знала, что все мои страхи были напрасны, поскольку для Гуи я значила куда больше, чем его слуга. Смерть Кенны висела на моей совести таким тяжким грузом, с которым не могла сравниться даже моя попытка убить фараона. Это был жестокий и бессмысленный поступок.
Дверь в комнатку слуги была закрыта, но я не сомневалась, что он там, сидит и ждет, когда хозяин проводит гостей и придет спать. Нужно вести себя очень тихо. Я оглядела спальню. Массивное ложе Гуи по-прежнему стояло на своем помосте. Простыни были свернуты. Рядом уютно горел светильник. Стены были расписаны знакомыми мне картинами, изображающими радость жизни: виноградные лозы, цветы, рыбы, птицы, заросли папируса, и все это в ярких, живых красках — алых, голубых, желтых, белых и черных. Вдоль стен стояли золоченые стулья и узкие столики, украшенные мозаикой. На один из стульев была брошена длинная шерстяная накидка.