Темнота еще больше напугала Беко. «Куда идти?». Подгоняемый страхом, он побежал. Возле театра подсвеченный цветными лампочками фонтан заставил его остановиться. У фонтана было много гуляющих.
— Сисордия! — окликнул его кто-то.
Беко оглянулся и увидел директора музыкального училища.
— Как дела, Сисордия?
— Спасибо…
— Дома все в порядке?
— Да, спасибо.
— Все здоровы? — Кириле так настойчиво спрашивал, словно требовал: а ну-ка, вспомни, может, кто-то не так уж и здоров?
— Все здоровы…
— В театр идешь? — Директор сунул под мышку тяжелую партитуру «Абесалома и Этери».
— Нет.
— А что же ты тут делаешь?
— Ничего, так просто, — Беко спрятал руки за спину и опустил голову.
— В этом году опять будешь сдавать в институт?
— Нет, не буду.
— Нет? — просиял директор: у его дочек одним конкурентом становилось меньше. — А почему?
— Не знаю…
— Значит, работать пойдешь?
— Я и так работаю.
— Где? А-а, верно, верно! Ты слышал, внука Нико Гегечкори похитили?
— Что-о?! — Беко стоял как громом пораженный.
— Не слыхал? Похитили. Знали, значит, что дед богатый человек, и похитили. Нико ради внука не то что денег, жизни не пожалеет! В Америке — еще понятно, но что у нас такое случится — не ожидал! Вся милиция на ногах, весь город в поисках. Спиноза с ружьем бродит, — засмеялся директор, но сразу захлопнул рот, словно муху поймал. — Мать убивается, бедная! Прекрасная женщина! Бесплатно с моими девочками занимается! Неужели ты не слыхал?
— Бесплатно?
— Конечно, но я не о том.
«Что делать! — лихорадочно думал Беко. — Что делать! Ясно, перепугались, мы ведь на целый день уехали».
— Ты слышишь, Сисордия?
— Что? — простонал Беко, но тотчас спохватился: — Слышу.
— Надо этих бандитов за ноги подвесить, за ноги, — говорил директор. — Я бы их на стадион вывел и на глазах у всех расстрелял. Если бы моих девочек похитили, — директор испытующе посмотрел на Беко: не знает ли тот часом его тайной мечты? Директор только и мечтал, чтобы похитили его дочерей. Он бы тогда избавился раз и навсегда от ежегодных скитаний по протекторам, у дочерей были бы мужья, пусть бы они и беспокоились, а он бы наконец отдохнул… Но нет, откуда знать Беко о таких сокровенных мыслях, — успокоил он себя и бойко продолжал: — Я бы своими руками убил бандитов! Скажешь, не так? — Он поднял над головой партитуру, словно ею собирался расправиться с похитителями своих дочерей. — Отвечай.
— Да, конечно, — еле слышно проговорил Беко.
— Задушу собственными руками, — директор постепенно распалялся. На что им сдался этот сопливый мальчишка, когда рядом, под носом три девушки, одна другой краше! Ладно, хорошо, не будем говорить о трех, но одну можно было похитить? Правда, и на это нужны деньги! Моей зарплаты не хватает возить их взад-вперед. А у этого Нико, говорят, даже в почках камни драгоценные… — Надо их расстрелять прямо на стадионе, чтобы все видели и другим неповадно было! Но наш закон слишком мягко с ними обходится, присудят семь лет, и дело с концом. — Он представил себе, как еще семь лет ему придется возить своих дочерей в Тбилиси и не солоно хлебавши возвращаться обратно. — Бензином надо облить их и сжечь! — закричал он отчаянно.
Но Беко ничего не слышал, кроме стука своего сердца. У него руки-ноги отнялись. Он даже не заметил, когда замолчал директор, когда ушел, оставив его одного. Должно быть, он долго стоял в полной растерянности, потому что, когда очнулся, вокруг уже никого не было. Теперь он стоял одни у фонтана. В его помраченном сознании снова вспыхнул страх: «Убьют!» Он даже не задумался, не задал себе вопроса, за что его должны убить. Его трясло как в лихорадке. Он подошел к фонтану и сунул обе руки в воду. Холодная вода была приятна. У Веко подкосились колени, и он едва не рухнул там же, у фонтана. Ощущение вины не покидало его, и на сердце было муторно.
«Я должен найти Дато, должен найти Дато!»
Неожиданно он сорвался с места и побежал, держа на отлете отяжелевшие, бессильные руки, словно они были вымазаны дегтем. Нога подвернулась, как если бы он споткнулся о камень. Он совсем раскис, обмяк и, сжавшись в комок, опустился на землю. Он сидел и стонал, обливаясь холодным потом. Он не скоро заставил себя встать, но снова побежал. Ему казалось, что в беге было его единственное спасение, словно, пока он в силах был бежать, оставалась какая-то надежда. Он бежал в гору, вернее, воображал, что бежит, а на самом деле едва тащился. Сердце так бешено колотилось, словно собиралось выскочить из груди.