— Тсс!
— Архитектору следовало бы помнить: овладевай знаниями, а потом уже… — погрозил ему пальцем Торнике.
— Потом, потом! А может быть, я уже сейчас готов!
— Тебе так кажется! — насмешливо улыбнулся Торнике.
Заза почему-то был твердо уверен (хотя на первый взгляд это казалось непонятным), что именно музыка побудила Рамаза начать этот разговор.
— Знаешь, что я тебе скажу: лучше учиться, чем писать заявления: дайте мне это построить, дайте мне то установить. А вот когда созреете, тогда все придет само… Вы пока еще молоды! — Можно было подумать, что себя Торнике молодым не считает.
— Тсс! — опять зашипела на них Нинико, которую, впрочем, этот разговор явно интересовал куда больше, чем Сибелиус.
— Ты просто педант, — сказал Рамаз Торнике. — Надоела твоя вечная объективность!
— Тебе не нравится объективность?
Торнике обратился к Нинико:
— И вам тоже не нравится объективность?.
— Нет?
— Ого?
Нана продолжала играть. Снег шел в Тбилиси, в Сахаре, в Москве.
По улице шла высокая тоненькая девушка в желтой вязаной шапочке. Девушка иногда терялась в густой толпе прохожих, но шапочка ее все равно была видна. Высокая, смешная шапочка, какую обычно носят дети.
Заза встал, подошел к окну, отодвинул занавеску и посмотрел на улицу.
Вначале он не мог разобрать, в самом деле идет снег или нет. Но, вглядевшись как следует, он увидел: в фиолетовом свете уличного фонаря порхали снежинки. В это время кто-то положил ему руку на плечо, он обернулся — Торнике.
— Не люблю, когда спекулируют таким понятием, как возраст, — сказал Торнике и поглядел на часы.
— Рамаз хороший парень.
В последнее время Зазе стало трудно говорить с Торнике.
На тротуаре лежал круг света от лампиона, точно такой, каким освещают балерину на сцене. Круг непрестанно двигался, словно нащупывал кого-то, и Заза ждал, что вот-вот в круг войдет девушка в желтой шапочке. В это время музыка прервалась и шумное движение стульев оповестило о том, что все уселись за стол. Заза не оборачивался.
«А я-то надеялся, что все давно забыл», — думал он.
— Заза! — окликнула его Нинико. Он повернулся к столу. Папуна опять стоял. С бокалом в руке он возбужденно что-то говорил. Заза слышал отрывки фраз, лишенные какой бы то ни было связи.
— Современная физика… — говорил Папуна, — абстрактна, как скелет бога.
Нет, это невыносимо!
— Мне ничего не надо, — донесся до него голос Нинико, — только сидеть и вязать, и театра не хочу и вообще ничего!
— Так и состариться недолго, — заметила с улыбкой Нана.
— Ну и пусть, мне не страшно?
— Поэтическая смелость Эйнштейна, — говорил Папуна, — консерватизм Ньютона…
— Сидеть себе и вязать…
— Не бойся, войны не будет.
— Братцы, я пьян, — сказал Рамаз.
— Хоть бы все время шел снег, — продолжала Нинико, — хоть бы… хоть бы… Боже, как много снега! — воскликнула Нинико, когда они вышли на улицу.
— Давайте пойдем пешком!
— Я тороплюсь, — сказал Папуна, — Лейла дома одна.
— Ага, теперь ты вспомнил о Лейле!
— Я о ней всегда помню!
— И мне утром рано идти в институт, — сказал Торнике.
— Лучше остановим такси. Ты тоже спешишь? — спросила Нинико Зазу. — И тебе надо вставать рано?