Мужчина виновато опустил голову.
Автобус тронулся.
— Мамочка, я хочу собаку! — захныкал мальчишка.
Хозяйка болонки грозно взглянула на ребенка. Видимо, она не считала свою собаку детской игрушкой.
— Тсс, — зашептала мамаша ребенка, — молчи, а то я не возьму тебя в самолет.
— И очень хорошо сделаешь, — пробурчал мужчина:
— Шалико?!
— Мамочка, я хочу собаку!
— В самолете тебе дадут конфетку! — пыталась успокоить ребенка женщина.
— Конфеты? — спросил муж.
— Да, конфеты!
— А это еще зачем?
— Надо сосать, чтобы уши не болели.
— Уши?
— Да, уши! — у женщины почему-то заблестели глаза. — Уши!
Муж теперь и вовсе скис, жена толкнула его локтем:
— Шалико!
— Раз уж нам ехать вместе, давайте познакомимся, — сосед протянул Зазе руку: — Давид Гамкрелидзе!
За за пожал протянутую руку:
— Заза Кипиани!
— Где работаете?
— В театре… я режиссер.
Заза обрадовался тому, что этот человек, в отличие от других, не сказал ему: а-а, мол, слыхал, слыхал. Так ему говорило большинство людей, с которыми он знакомился, хотя по всему было видно, что имя и фамилию Зазы они слышат впервые. Но раз Заза режиссер, каждый считал своим долгом сказать, что слыхал о нем. С такой публикой Зазе трудно было разговаривать: они лгали с самого начала.
Давид Гамкрелидзе оказался врачом. Сейчас он ехал на какую-то научную конференцию в Москву.
— У меня товарищ — врач, — сказал Заза.
— Кто? — заинтересовался Давид.
— Торнике Гобронидзе, может быть, слыхали?
— Торнике? Как же, как же, — Давид внимательно посмотрел на Зазу. — Значит, вы приятель Торнике?
Заза почему-то почувствовал себя страшно неловко и, стараясь не смотреть собеседнику в глаза, ответил:
— Да, мы вместе учились в школе.
— Торнике, Торнике! — Давид отвернулся.
Теперь уже заинтересовался Заза:
— Вы знакомы с Торнике?
— Разумеется!
Залаяла болонка, словно только для того, чтобы доказать, что она живое существо, а не игрушка. Мальчишка снова завопил:
— Собачку хочу, собачку!
Хозяйка болонки смотрела в окно. Ее напряженная поза говорила о том, что мальчишка действует ей на нервы.
Солдат нагнулся, открыл свой сундучок, вытащил оттуда губную гармошку, приложил к губам и дунул в нее, не сводя глаз с мальчика, в ожидании, что она приведет ребенка в восторг. Но мальчишка мельком взглянул на гармошку и снова повернулся к собаке.
Та опять залаяла. Хозяйка погладила ее по голове, словно говоря: будь умницей, не связывайся!
— Да, но почему у меня должны заболеть уши? — спросил Шалико как можно тише.
— Это совсем не обязательно, не бойся! — женщина явно гордилась своим превосходством.
— Не могла сказать мне раньше? — с упреком шепнул Шалико.
Хозяйка болонки вытащила ее из сумки и приложила мордочкой к стеклу, словно что-то ей показывая. Мальчик сполз с колен матери, пересел на ту же сторону, где была собака, и тоже стал смотреть в окно.
Эта маленькая болонка, у которой от чрезмерного ухода лоснилась шерсть, невольно вызывала печальное сочувствие к своей суровой хозяйке.
Автобус выехал за город и покатил по ведущему на аэродром шоссе… Мимо плыли заснеженные поля.
— Какой снег! — проговорил Давид.
— Наверняка не полетим! — это был голос Шалико.
— Шалико! — сердито одернула его жена.
— Что «Шалико», что?
— Тсс!
— Ты же всегда ездила без меня!
Жена деланно улыбнулась.
— Я не знаю, для чего было тащить ребенка?
— Хорошо, хватит!
— А вообще самолет не полетит из-за пяти пассажиров.
— Будут и другие, — повернулся к нему с улыбкой Давид.
Заза тоже улыбнулся.
— Поехал бы лучше в деревню, два года матери не видел, — проворчал Шалико.
— Хватит тебе наконец, что с тобой случилось?
— Хорошо, хорошо, молчу.
Наконец автобус добрался до аэропорта.
— Приехали! — радостно воскликнул солдат.
— Да уж точно, приехали! — пробурчал Шалико.
— Возьми эту сумку, — велела ему жена.
— Ясно возьму, здесь не оставлю!
— Перестань!
На аэродроме к ним присоединились новые пассажиры, и собралось человек двадцать. Затем их повела за собой высокая, светловолосая стюардесса. Они направились к самолету, стоящему ближе всех.
— Какой громадный, — сказал Заза громко, чтобы слышал Шалико, — вполне возможно, что он свалится.
Шалико шел, опустив голову, и, казалось, ничего не слышал.