Это было в характере Папуны: пристанет к кому-нибудь, и кончено — рисует, пока не надоест. А надоедало не скоро — стены заполнялись портретами одной и той же особы.
Заза бывал здесь часто. И свидании с Заирой почти всегда происходили здесь.
Заза знал, куда Папуна прячет ключи, и являлся в мастерскую без спросу. Но только, конечно, по вечерам, потому что в это время Папуна никогда не приходил сюда — Лейла не пускала.
Обычно Заира, включив свет, разглядывала рисунки и картины. Она сердито показывала язык девицам, изображенным Папуной, критиковала их волосы, носы, глаза. «Хотела бы я знать, где Папуна выкапывает этих уродин!» Сама живопись для Заиры не имела никакого значения, она не разбиралась в ней. Но, в отличие от других девушек, этого не скрывала. Она целыми часами могла бы говорить об уродстве этих несчастных девушек, но губы ее были крепко сжаты, а глаза устремлены на портреты, словно это были фотографии ее злейших соперниц. С каким-то непонятным злорадством отмечала их недостатки. Насмешливая улыбка играла на ее лице — ну, разумеется, она сама за пояс заткнет всех этих чудовищ, которых с таким усердием рисует этот «дурак» Папуна.
После, когда они лежали в постели, она со страхом в голосе, впрочем, тщательно скрываемым, спрашивала: может, и тебе нравится это страшилище? Заза молчал. Заира колотила его в грудь кулачками, умоляла, сердилась: скажи, скажи, может, она и тебе нравится! Заза брал ее за плечи: перестань, довольно! И она внезапно умолкала. Ее крепкое, упругое, как пружина, тело безвольно расслаблялось. Жаркой, ищущей ладонью водила она по его лицу и пересохшими губами шептала ему в ухо одно и то же, горячо и упорно: поцелуй меня, поцелуй…
Заира ни разу не обмолвилась ни словом о том, чтобы Заза женился на ней. Только раз, когда Заза познакомил ее с Лейлой, она сказала: «Оказывается, и я могу выйти замуж!» «А разве ты в атом сомневалась?» — спросил ее Заза.
Заира долго молчала, не сводя с него глаз, а потом медленно проговорила:
— Может, ты думаешь, что я круглая дура?
— Я думаю?
— Ты знай одно — если я чего-нибудь захочу, если мне что-нибудь понравится… — «Что-нибудь или кто-нибудь», — про себя поправил Заза.
— …если я приму какое-то решение, на все пойду, а своего добьюсь!
Говоря это, она медленно сжимала кулачок. У нее были длинные ярко-красные ногти, и казалось, она безжалостно вонзает их в невидимого врага.
— А ты, — часто повторяла Заира, — ты сам не знаешь, чего хочешь. Ты на семь лет старше меня, а я в этой жизни разбираюсь куда лучше! Почему ты молчишь? Говорить разучился?
— Да…
— Да! Да! Да! Нет! Вот все, что ты знаешь!
— Ничего…
— Слушай, я просто выцарапаю тебе глаза!
— Давай.
— Поцелуй меня! Скорее! Скорее!
Заза только сейчас увидел Папуну, тот стоял на коленях и мыл в ведре кисти. Он встал, повернулся к гостям, кивнул Магде. Он был босиком, в белых полотняных брюках, заляпанных красками. Он подошел к мольберту и стал рисовать.
В мастерской стояла тишина. Художник, наверное, привык к посетителям и обращал на них мало внимания — он даже не смотрел в их сторону.
Девушка бросила журнал на тахту и посмотрела на Магду.
Магда рассматривала картины, которые висели поближе к ней.
— Здорово! — сказала она громко. Папуна даже ухом не повел — он, видно, и к этому привык.
Зато девушка не сводила с Магды глаз.
— Папуна! — вдруг позвала она недовольным тоном капризного ребенка.
— Чего тебе? — отозвался Папуна.
— Дай мне сигарету! — тоном приказа произнесла девушка.
Этим было сказано все: во-первых, она здесь не просто какая-нибудь натурщица, а во-вторых, гения, от которого все в таком восторге, она заставляет плясать под свою дудку, вот!
Папуна подал ей сигарету. Только он направился к мольберту, она крикнула, продолжая сверлить глазами Магду:
— А спички?!
Папуна зажег ей спичку, затем нагнулся и включил магнитофон, стоявший тут же на тахте. С первыми звуками музыки Папуна обернулся к Магде… И Магда поняла, что это было сделано для нее, и благодарно улыбнулась.
— Стравинский, — сказала она.