«На самом деле, что подумают люди: прогулки в лесу и на берегу моря, совместные хождения в кино? Большего и не надо».
«А если обо всем этом узнает Элисо?» Сердце у него так и подпрыгнуло.
«О чем? О чем она должна узнать?»
«О том самом».
«А Мито? И перед Мито совестно».
«Почему?»
«Удивительно, о чем ты сам думал? Кого ты убедишь в том, что вы беседовали только о звездах.
— Вот ты уедешь, — сказала Мари.
Леван поднялся и сел на траву.
— Здесь скоро похолодает, — продолжала Мари, — ты не знаешь, какие здесь бывают морозы! — Голос Мари дрожал. Но и голос ее казался более знакомым, чем минуту-две тому назад. — Ты не знаешь, не знаешь, как трудно, когда ты одна. Мито меня любит, любит на самом деле, но… но люди все же смеются…
— Смеются?
— Да, у Мито в Батуми жена и дети, я его любовница, любовница. Господи, как ненавижу я это слово! Скажи, что мне делать? Работаю с утра до ночи — и все же, когда остаюсь одна, готова волком выть, сесть и выть. Почему? Я спрашиваю тебя: почему? Ведь я же не монашка? Мне хорошо с Мито, но я стыжусь друзей, знакомых… Сколько раз слышала от них: Мари, мол, на ночь оставляет дверь открытой. Ну и что с того? Да, оставляю! Ты не знаешь, ночью, когда проходят поезда, когда ревет море, можно с ума сойти! Смешно? Неужели и впрямь смешно?
Птица все свистела. Может быть, она не умела летать, может быть, природа научила ее только петь?
Леван засвистел, как бы перекликаясь с птицей. Два голоса — человечий и птичий — столкнулись в гулком лесном куполе, столкнулись и рассыпались на множество мелких блестящих осколков, как будто оба были из хрусталя.
— Здесь до весны лежит снег… Здесь тихо-тихо, — говорила Мари, — и морс молчит, только поезда ходит. — Затем добавила едва слышно: — Меня вызывали на заседание месткома.
— Ну и сказала бы там обо всем!
— О чем? О том, что ревет морс и ходят поезда? Нет… я стояла и плакала…
Обратно они возвращались узкой тропинкой. По земле стелился сухой мох. Здесь уже не было слышно птичьего свиста. Стояла такая тишина, будто на всем свете нет ничего, кроме этого леса и этой тишины.
— О чем ты думаешь? — спросила Мари.
— Ни о чем.
— Какая я дурочка, верно? — проговорила Мари. — Чего только не наговорю.
Потом они снова услышали голос той птицы, но уже издалека.
2
— Остановить? — спросил Гиги.
— Как хочешь.
Оказывается, все это время он разговаривал с Гиги. Думал совсем о другом и все-таки разговаривал. Поразительно.
Леван оглядел комнату. Магнитофон принесли, и танцы были в разгаре. Элисо танцевала с Никой. Приблизившись к мужу, Элисо окликнула его:
— Леван! — Леван понял, что это было предупреждением.
«Опомнись, — говорила она взглядом, — что это с тобой?»
— Что ты делаешь? — Элисо улыбалась.
— Да вот, играю, — ответил Леван и смущенно улыбнулся, вдруг почувствовав неловкость, оттого что сидел на полу и смотрел на танцующих снизу.
— Он играет, — проговорила Элисо, удаляясь в танце.
— Сейчас придет папа, и мне влетит, — сказал Гиги. Он уже считал Левана своим.
— Не бойся, — сказал Леван.
— Я не боюсь. А хочешь, я покажу тебе мою «Спидолу»?
— Покажи.
— Сейчас покажу, не уходи, — сказал Гиги и испытующе посмотрел на Левана.
Было видно, что взрослым он не особенно доверял.
— Я не уйду.
Гиги убежал.
«Все меняется, — думал Леван, — быстро меняется. Была война, мы в школе сидели по пять человек за партой. Однажды наша учительница французского языка на уроке потеряла сознание от голода. А мы вот живем и пытаемся чем-нибудь заполнить пустоту. Говорят, всему свое время, но у нас не было этого времени».
Гиги принес «Спидолу»:
— Вот! — Он включил «Спидолу» и передал Левану. — Только тихо, а не то они меня убьют. — Гиги махнул рукой в сторону сестры.
Мзия была занята магнитофоном.
Леван поднес транзистор к уху, но кроме хрипа ничего не услышал.
— Не гаси, — сказал он, — пусть горит…
— Ты же так не уснешь…
— А мне спать не хочется.
Он был уже раздет, сидел на кровати и курил сигарету. Упираясь локтями в колени, он прятал сигарету в ладонях, словно находился на ветру, а не в комнате. Вид у него был утомленный.
Мари включила утюг, принесла из кухни белье и разложила на столе.
— Тебе тоже не спится? — спросил он так тихо, будто не хотел, чтоб она услышала.
Мари не ответила, придвинула к себе стул и села. Немного помолчав, она проговорила: