Простым актером…
Медленно, упорно, уверенно продвигался он вперед:
Заслуженный артист республики!
Народный артист республики!
Лауреат Государственной премии!
Директор театра! Это звучало наиболее солидно!
Директор!
Директор!
Директор!
Где-то, в одном из уголков его сознания, под грохот барабанов и звуки фанфар кто-то восторженно выкрикивал:
— Народный артист! Директор театра!
Одна только мысль о том, что он мог остаться простым актером, наполняла его ужасом. Он знал, что создан для административной деятельности, а не для искусства.
Но об этом знал только он одни!
В свои тридцать лет Торнике уже заместитель директора института. О чем говорить, он пойдет еще дальше. А представить себе, если бы Торнике остался простым врачом, простым районным врачом! Нет, Торнике никогда не стал бы работать в поликлинике.
«Весь в меня! — думал Георгий, — Он пойдет в гору, непременно министром станет! У него все впереди».
А Эленэ постарела. Да что там Эленэ, у Торнике уже побелели впеки. Торнике изо всех сил старается не быть похожим на своих сверстников, ничем не походить на них. Это ему так удается, что на вид ему дашь не меньше сорока. А сорок лет — это самый подходящий возраст для солидной должности.
Торнике мешает то, что он не женат. Семья нужна обязательно. Холостяк вызывает недоверие. А чтобы получить хорошее назначение, нужно быть идеальным, без недостатков.
Эленэ мне сказала, будто Торнике правится Нинико. Странно, почему именно Нинико? Девушек теперь — пруд пруди! Но все же ничего… Может быть, это и к лучшему. Но только Нинико должна помириться со своим отцом… Мне не нужна бездомная невестка! Может быть, я заставлю ее и из театра уйти. Возможно… Посмотрим… Она с радостью покинет сцену. Ну что ж, Нинико так Нинико! Нинико, Циала, Мзия, Нана — все равно, лишь бы у Торнике была жена! Откладывать больше нельзя. Сегодня же спрошу, чего он тянет.
Эленэ… Эленэ… И Эленэ была актрисой, певицей. Недурно, между прочим, пела, Георгий почему-то улыбнулся и пропел:
— Элен-э-э-э!
Эленэ поверила тому, что она идеальная хозяйка. Уверовала она и в то, что должна посвятить детям всю свою жизнь. Верила, хотя Георгию это обошлось недешево. Эленэ стала устраивать домашние концерты.
Георгий, конечно, мог ей это запретить: Эленэ легко подчинялась его воле, но он ей не запрещал — на этих вечерах собирались такие люди, от которых многое зависело.
Лизико тоже, пожалуй, будет походить на мать, станет такой же сговорчивой и уступчивой. Иначе нельзя! Она уже очень изменилась. Кому это виднее, чем отцу! Мы — порядочные люди, нас знают в городе. Вот про Нинико говорят, что она странная девушка. Это ничего. С возрастом пройдет. Странная… Гм… Странная.
Эленэ тоже была странная. Помнишь, Эленэ, когда у тебя был какой-то поклонник? Помнишь? Да, поклонник. Ты сама называла его своим поклонником. Такой юноша с растрепанными волосами. Кажется, он стихи писал. Ха-ха-ха-ха, стихи! А я делал вид, что ничего не видел, что я ослеп. Помнишь? Ты получала письма, читала их по ночам и плакала. А меня вроде это не интересовало, и букетов я старался не замечать, а сколько их было, букетов, помнишь? Я же не мог тебя спросить: чьи, мол, эти письма, это не принято в порядочном обществе. Я как будто и не ревновал вовсе. И вот теперь — ты только и знаешь, что преданно смотришь мне в глаза. Правильно я поступал? Правильно, и для тебя оно так лучше!
Георгий обтер лицо полотенцем, вышел в спальню и стал одеваться. В комнате был полумрак, плотные занавеси на окнах были задернуты.
«Канчавели именно сейчас понадобилось заболеть, — думал Георгий — инфаркт! Значит, спектакль должен заканчивать Заза! Так постановил худсовет: надо доверять молодым… молодым. Хотя пусть продолжает, что там осталось, спектакль почти готов!»
Георгий подошел к гардеробу, завязал галстук и оглядел себя в зеркале. Затем ладонью провел по животу, прикосновение накрахмаленной, отутюженной сорочки было прохладным и приятным. Живота у него совсем не было. Он повернулся, взял повешенный на спинку стула пиджак и, не отходя от зеркала, надел его. Застегивая пуговицы, он все так же не сводил глаз со своего отражения. Он был в хорошем настроении, но это следовало искусно скрывать в течение целого дня. Никто не должен догадываться, что народный артист республики, лауреат Государственной премии, директор театра Георгий Гобронидзе в душе напевает: