— Куда?
— Не знаю, все равно куда…
Леван удивленно молчал. Ему показалось, что Лену он знает давно, что они и раньше встречались — и не однажды.
— Отпускаю тебе грехи, дочь моя!.. — попробовал пошутить Леван.
— Что? — спросила Лена и, догадавшись, улыбнулась. — Нет, это не исповедь. Я сама не знаю, почему я вам об этом сказала. — Она молчала долго. Наконец заговорила снова: — Ну что же мы стоим, давайте танцевать!
Они словно только сейчас почувствовали, что так стоять неудобно.
— Вы мне кого-то напоминаете, — проговорил Леван.
— Кого? — Лена в упор посмотрела на него.
— Не знаю, — ответил Леван. — Ей-богу, не знаю.
— Таких, как я, много, — улыбнулась Лена.
— Нет, не много…
«Нет!» — хотелось громко крикнуть ему. Однако получилось у него очень тихо.
Нет, таких девушек немного, это Леван знал наверняка. Не каждый может единственным словом вывернуть тебе душу наизнанку.
— Только не считайте меня дурочкой, — попросила Лена.
— Нет, — Леван улыбнулся, — постараюсь.
— Иногда мне и вправду хочется быть дурочкой… — сказала Лена.
Они уже не танцевали, а просто топтались на одном месте, не слушая музыки. «Может быть, это и есть настоящий танец?» — думал Леван.
— …И ничего не понимать, — продолжала Лена, — совсем ничего.
— Как Лола? — спросил Леван: это вырвалось у него нечаянно.
— А вы разве знаете Лолу?
— Нет, я просто так сказал…
— Лола — хорошая девочка. — Лена несколько минут не сводила глаз с Левана, но потом отвернулась в сторону и проговорила: — Да, хотя бы как Лола!
В это время Леван увидел Элисо, танцующую с Гочей. Она погрозила Левану пальцем, изображая ревность. Она, разумеется, шутила — Леван знал это. Элисо хотелось иметь смелого и очаровательного мужа. У нее всегда все было заранее продумано и отмерено. Нужно, чтобы со стороны Леван казался нескованным и свободным.
Писатель или вообще какой-нибудь деятель искусства под каблуком у жены — это создает у окружающих дурное впечатление и плохо отражается на его творчестве. Элисо это прекрасно понимала. Это было удивительно! Казалось, Элисо прожила уже целую жизнь.
— Такое с вами никогда не приключалось?
— Вы о чем?
— Вот… Как бы вам сказать? Вам никогда не хотелось куда-нибудь уехать или просто уйти?
— Как нет! Но когда мне надо уйти, я ухожу.
— Нет, я не об этом…
— Я не понял?
— Куда-нибудь очень далеко.
— Куда?
— Куда не добраться ни поездом, ни самолетом.
— Да-а… не знаю.
Воспоминание или мысль, начатая раньше, вдруг взорвались. И все вокруг как будто перестало существовать, все…
Мито долго смотрел на Мари. Потом затушил сигарету и негромко позвал:
— Иди ко мне!
Мари не обернулась.
— Потуши свет и иди ко мне! — повторил Мито.
— Нет, — наконец отозвалась Мари. — Надо догладить.
— Брось этот утюг и иди сюда!
— Я же сказала — нет!
Мито встал, подошел к Мари и взял ее за плечи.
— Мари!
Она не оглянулась. Только утюг застыл на весу.
— Мари! — голос у Мито дрогнул.
— Нет, — прошептала Мари. — Нет!
— Почему?
— Нет!
— Я спрашиваю, почему?
— Потому что я не хочу.
Мито так удивился, что ничего не смог сказать. Он как дурак глядел в затылок женщине и молчал. Потом он попытался силой повернуть ее лицом к себе, но это оказалось не так просто. Мари напряглась всем телом: она сопротивлялась ему, отказывала.
— Что с тобой? — с трудом выдавил из себя Мито и внезапно закричал: — Что с тобой, я спрашиваю!
— Ничего.
Мари, не выпуская из рук утюга, поставила его на обломок кирпича, служивший подставкой. Она стояла и смотрела на простыню, разостланную на столе, будто ожидая, что на ней вот-вот что-то появится.
В комнате было тихо.
Мито взглянул на Мари, и она вдруг показалась ему чужой и далекой, ему стало неловко оттого, что он не одет.
— Спи, Мито, — сказала ему Мари.
— Знаю! — сказал Мито. — Я все знаю!
— Что? — Мари подняла голову, но на Мито не взглянула.
— Все знаю!
Он замолчал, словно ожидая ее вопроса. Поскольку она молчала, после паузы он продолжал:
— Это твой сосед… Недаром все говорят.
— Нет! — Мари резко повернулась. — Нет.
— Что — нет? Что!
— Нет, Мито, — казалось, она сделала над собой усилие и улыбнулась ему. Это была та самая улыбка, которая связывала Мито по рукам и ногам. Одна эта улыбка могла успокоить его. Вот и сейчас горячей волной омыло сердце, растворив ревность и злость.