— У вас не найдется спичек?
Леван очнулся.
— Спички? Да… есть… — Он опустил в карман руку и достал коробок. — Пожалуйста.
Человек, сидящий напротив, взял у него спички и улыбнулся.
— Вы не закурите?
В это время послышался раздраженный голос кондуктора:
— Курить строго воспрещается!
Мужчина снова улыбнулся и пожал плечами: мол, ничего не поделаешь.
Лицо мужчины показалось Левану знакомым. Он на секунду всмотрелся в него: нет, он его не знал. Может быть, раньше и встречал где-нибудь и просто запомнил. На голове у него была шляпа, натянутая на самые уши. Он был небрит, и щеки покрывала седоватая щетина. Его пальцы и усы были желтыми от табака.
«Видно, курит еще больше меня», — подумал Леван.
И тотчас он услышал голос Элисо:
— Сейчас же брось сигарету!
— Дай докурить!
— Ты же знаешь, я не выношу табачного дыма.
— Знаю.
— Ну и что?
— Ничего.
— Может, ты назло мне куришь?
— Назло?
— Да, назло, назло, назло!
— Нет.
Потом они с Элисо шли по улице. Снег с тротуара был убран и горкой навален по краю. Подмерзший снег хрустел под ногами. Леван нагнулся, обеими руками захватил упругий, как каучук, снег и слепил снежок.
— Не кидай в меня, не то закричу! — Элисо отскочила в сторону.
— Ладно, не буду.
Он подержал снежок в руках, потом бросил его без всякой охоты, бросил — выкинул.
Элисо не выносила ни табачного дыма, ни снега, ни…
— В этом году много снега, — обратился Леван к спутнику в шляпе. И сам удивился: при чем здесь снег?
— Да, — охотно откликнулся тот, снимая шляпу. Видимо, счел знакомство состоявшимся.
Леван кивнул в ответ.
— Это еще что, — продолжал словоохотливый спутник, — снегу еще наметет, будь здоров!..
Трамвай снова остановился.
— Здесь же нет остановки? — обратился владелец газеты к кондуктору. — Или опять новую установили?
— Специально останавливают, — засмеялся пассажир в шляпе и подмигнул Левану. — Мало им остановок.
— Дорогу ремонтируют, потому и остановились, — не поднимая головы, отозвался кондуктор.
— Значит, нам сходить?
— Нет, сейчас поедем.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
Раздался звонок, и трамвай тронулся. Позванивая, он проехал мимо рабочих, облокотившихся на лопаты.
— Правду сказал человек, что ты к нему придираешься.
Мужчина в шляпе улыбнулся Левану.
«И зачем я ввязался в разговор?» — с досадой подумал Леван.
Видно было, что пассажир настроен поболтать. Такой тип, если увидит, что у тебя есть уши и язык, ни за что не отвяжется.
Но мужчина в шляпе сидел спокойно и молчал. Иногда, когда их взгляды встречались, его лицо расплывалось в улыбке.
Леван снова вернулся к своим мыслям.
Элисо и Леван после свадьбы поехали в Москву. На вокзале собралась уйма провожающих. Все только что встали из-за свадебного стола. Цветы… бутылки шампанского… подарки. Леван держал в руке какой-то белый нелепый цветок и думал, что все смотрят на него. Ему было не по себе. А больше всего он стыдился седой проводницы вагона, у которой слезы блестели на глазах. Элисо не смотрела в сторону Левана, она стояла на ступеньках вагона и, слегка наклонившись, разговаривала с матерью. Она была в дорогой тяжелой шубе, щеки ее раскраснелись. Подвыпивший отец Элисо, обняв каких-то молодых людей, тоже подвыпивших, самозабвенно прикрыв глаза, пел.
«Вот я и женат», — подумал Леван.
Потом ему вспомнилось, как ребята в институте рассуждали о женитьбе.
— Жена, братец, это совсем другое, — говорил один, — совсем другое!
— А что другое все-таки?
— Ну, совсем не то!
Что было это «другое», пожалуй, никто не знал, но все чувствовали, что «жена» не должна походить на их знакомых девушек.
— Мне казалось, что писатели живут намного лучше, — сказала ему Элисо, когда они возвратились в Тбилиси. — Но ничего, отец нам поможет.
— Нет!
— Как хочешь!.. — Немного помолчав, она продолжала: — Я единственная дочь…
— А я говорю — нет!
— Мама беспокоится, что скажут люди.
— Скажи матери, что люди ничего не скажут.
— Будет тебе, Леван!
— Вот так им и скажи, поняла?
— Поняла…