Леван слышит, как зашуршала по ремню бритва.
Геронти бреет медленно, кажется, рука у него дрожит.
— За что же это, Геронти? — беспечно спрашивает его Леван, стараясь сохранить улыбку на лице.
— Ах, ты не знаешь, за что? За то самое…
Бритва останавливается на горле Левана.
Тишина. В печке затрещал хворост, резко, неприятно.
— Послушан! Оставь в покое Мари!
— Что-о? — Леван так и подпрыгнул на стуле.
— Попало в сердце, дружок? — теперь ужо с улыбкой сказал Геронти.
— Что ты такое болтаешь, Геронти?
— А дурак Мито думает, она любит его и никого другого, хи-хи-хи, — захихикал Геронти и хлопнул Левана по плечу.
«Раз Геронти так говорит, значит весь город думает то же самое!»
Леван всего мог ожидать, но только не этого. Он ни одной минуты не задумывался над тем, что о нем могли сказать дурное, обвинить его, да-да, именно обвинить. Другого слова он подыскать не мог.
— Другой раз, Геронти, этого не повторяй!
— Почему, почему? — продолжал, смеясь, Геронти. — А Мито наш — простофиля!
— Не повторяй, говорю тебе!
— Что с тобой, голубчик, ты, слава богу, не первый!
— Геронти! — у Левана задрожал голос.
— Ну ладно, ладно, — изменившимся голосом сказал Геронти, — я могила.
Геронти больше ничего не сказал.
С тяжелым сердцем вышел Леван из парикмахерской.
«Разве Мари такая? — думал он. — И что им только от нее нужно?!»
Потом Леван зашел в ресторан. Ресторан находился в нижнем этаже гостиницы. В маленьком зале стояло всего несколько столиков. У стены виднелось пианино, на котором было вырезано ножом пронзенное стрелой сердце с надписью: «Эмма+Абесалом».
Кто бы ни заходил в ресторан, сначала непременно подходил к пианино, открывал крышку и стучал пальцем по клавишам. Некоторым это доставляло огромное удовольствие, словно малым детям.
Ресторан был пуст, и за прилавком никто не стоял. Леван сел за столик, закурил сигарету. В это время открылась дверь кухни. Леван не обернулся, по звуку шлепанцев он узнал Кириле.
У Кириле от долгого стояния за прилавком опухали ноги, и поэтому он не мог носить обычной обуви. Именно из-за Кириле не любил Леван сюда заходить, но делать было нечего, в городе это был единственный ресторан. Кириле прямо лез ему в душу, заглядывал в глаза и проявлял чрезмерное внимание — думал, Леван корреспондент из газеты. Леван несколько раз говорил ему, что он не из газеты, а должен писать очерк для журнала. Но кто ему верил!
Кириле хлопнул в ладоши.
— Зина!
Зиной звали официантку. Она была хорошей девушкой, смелой и прямой. С ней у Левана давно установились простые, дружеские отношения.
Дверь снова отворилась, и теперь уже вошла Зина. Она приблизилась к Левану и остановилась возле столика. Леван посмотрел на нее. Зина была в черном платье, которое ей очень шло. Леван улыбнулся. Зина ближе придвинула к нему пепельницу и спросила:
— Будешь кушать?
— Принеси мне вина, один стаканчик.
— И рыбу принесу.
— Ладно.
Зина повернулась и ушла.
Кириле суетился за стойкой, но Леван не обращал на него внимания, и он сам окликнул его;
— Здорово, корреспондент!
Леван обернулся:
— Здравствуй.
— Что будешь пить?
— Я уже сказал Зине.
Кириле начал тряпкой протирать расставленные перед ним стаканы.
— Слышал? Бежан вернулся.
— Кто-кто?
— Да Бежан Геловани.
— А-а.
Леван не знал никакого Бежана и не знал, куда это Бежан ездил и откуда вернулся.
Дверь кухни снова отворилась.
— Открой мне бутылку вина, — сказала Зина Кириле.
— Какого? Что ты будешь пить? — запросто обратился Кириле к Левану, будто они были старыми друзьями.
— Восьмой номер.
Кириле откупорил бутылку, обтер ее тряпкой и подал Зине:
— На!
— Он один стакан просил…
— Неси, говорю. — Кириле махнул рукой: мол, слушай, что тебе говорят.
Зина поставила бутылку на поднос, взяла с прилавка нож, вилку, стакан, вместе с вином поднесла все к столику Левана и быстро выложила на скатерть.
— А хлеб забыла! — сказала с улыбкой Зина.
— Вот тебе хлеб! — Кириле подал ей на тарелке тонко нарезанный хлеб. — А теперь ступай на кухню! — сказал он Зине.
Зина ушла, но через некоторое время вернулась с бутылкой уксуса и накапала немного уксуса на рыбу.
— Ступай отсюда, говорю! — почему-то обозлился Кириле.