У меня есть приятель — Полико, двоюродный брат Лии. Он инженер, с литературой ничего общего не имеет, поэтому мы с ним прекрасно ладим. Иногда по воскресеньям он заезжает за нами на машине и мы едем за город…
Пело и Полико спят в тени сиреневых зарослей. Лия спустилась к реке мыть посуду. «Волга» с раскрытыми дверцами стоит на солнцепеке. Полико забыл поставить машину в тень. На траве — обрывки газет, пустые бутылки, алеющий зрелой мякотью арбуз.
На том берегу, на лысом холме стоит маленькая церковь. За холмом — холмы повыше, такие же голые. С речки дует ветерок, облегчающий жару. На небе собираются облака. Похоже, будет дождь. Хорошо бы…
Я слышу музыку — Пело и Полико оставили включенный транзистор. Веселые, они все время поют, вот и сейчас я почему-то связываю с ними доносящиеся до меня звуки музыки, как будто они даже во сне продолжают петь. Транзистора не видно в сухой пожелтевшей траве, антенна его блестит на солнце. Пело и Полико лежат в таких позах, словно внезапно потеряли сознание и рухнули наземь. Полико храпит, раскрыв рот. У Пело задранный подол обнажает белые полные ноги. По бедру ползет божья коровка. Я хочу подойти и выключить транзистор, заставить умолкнуть Пело и Полико, но поза Пело удерживает меня.
Лия опустила ноги в речку и хохочет. Должно быть, ждет, когда я спрошу ее, чего она смеется. Но я не спрашиваю — пусть смеется сколько угодно. И потом, во рту у меня пересохло так, что я слова не могу выговорить.
Чуть поодаль начинается кустарник. Я направляюсь туда, распугивая кузнечиков. Здесь прохладно, и чем глубже я проникаю в заросли, тем становится прохладнее. Трава тут не растет, земля и мох да еще толстый ковер прошлогодней листвы. Конечно, лучше было спуститься к реке, ополоснуть лицо, но тогда пришлось бы заговорить с Лией. Наверно, вы согласитесь со мной, что бывает настроение, когда человек не может разговаривать с женой.
Я ложусь на сухие листья и закрываю глаза. Некоторое время я хорошо вижу церковь на пригорке, антенну транзистора, задранный подол Пело, но постепенно утомленное зрение гаснет, и я засыпаю.
Меня будит голос Лии. Мы садимся в машину — впереди Полико и Пело, сзади я и Лия.
— Баклажаны остались, надо было с мясом зажарить, — говорит Лия, заглядывая в сумку.
Пело и Полико поют.
Машина летит по шоссе.
Лия кладет сумку назад, под самое окно.
— Облокотись на нее.
Она берет меня за руки и заглядывает мне в глаза:
— Ты доволен? Хорошо было сегодня?
Окна в машине открыты, но все равно жарко. Горячая потная рука Лии обнимает меня.
Вдруг раздается возглас Пело:
— Смотрите, заяц! Заяц!
И в самом деле, по дороге, выхваченный из темноты светом автомобильных фар, бежит заяц.
Лия, привстав, вцепившись обеими руками в спинку сиденья, наклоняется вперед и кричит истерически:
— Догони! Догони его!
Любой ценой, как угодно, безо всякой причины и цели мы должны догнать этого несчастного зайца, чтобы раздавить его, уничтожить, истребить.
Тысячу раз, на тысяче дорог, в тысяче автомобилей я слышал такой крик, когда попадались заяц или лиса: «Догони! Убей! Ах, жаль, ружья нет!» — досадливо бьют себя кулаком в грудь.
Вот как я иногда думаю о Лии. Впрочем, почти тотчас же клубком к горлу подступает бесконечная любовь и благодарность, я задыхаюсь. Все ее существо окутывается нежнейшей и сладчайшей оболочкой. Я думаю о ней с родственной теплотой. Смотрю на нее как на мать, как на единственного человека, который любит меня, такого недостойного.
В такие минуты я сам вспоминаю о родительском долге и затеваю с Мамукой примерно такую беседу:
— Ты любишь учиться, Мамука?
— А ты?
— Я… да.
— И я тоже.