— Ну, тогда сам и выпутывайся! — сердито сказала Бетия и сползла с постели.
— Вернись, Бетия.
Она повернулась лицом к нему, но смотрела в другой конец комнаты. Глядя на крошечную частицу человечества, хрупкий, но упрямый кораблик, которого не поколеблют просторы космического океана, хотя он только что вышел в плавание, Тевернер чувствовал редкое для него желание иметь собственного ребенка, "Уже поздно, — подумал он, — тем более теперь, когда ясно, что идут сиккены". Он с надеждой состроил лучшую свою улыбку.
— Лисса не говорила мне, что у тебя такой характер.
— Лисса всегда все делает не так, — Бетия фыркнула так громко, насколько позволял ее игрушечный носик.
— А ей понравится, если она услышит твои слова?
— Она не услышит.
— Я имею ввиду, что ты не должна бы так говорить.
— Даже если это правда?
— Ты не знаешь, правда это или нет. — Тевернер чувствовал, что увязает все глубже. — Лисса женщина, а ты еще ребенок.
Бетия раскрыла рот и обвиняюще взглянула на Тевернера.
— Ты такой же, как и все! — взвизгнула она и исчезла, оставив Тевернера со смятыми несоразмерно случаю чувствами.
"Я спугнул ее", — печально подумал он, вставая с постели.
Осмотр комнаты показал ему, что его одежда висит в шкафу, выстиранная и высушенная. Другая дверь вела в обширную душевую. Он включил горячий душ, снял пижаму и благодарно встал под горячий конус. Он стал намыливаться и только тогда заметил, что его левая рука, особенно пострадавшая накануне, больше не болит. Черные кровоподтеки еще остались, но боль ушла; то же произошло с безобразной черной опухолью с левой стороны груди, куда пришелся удар ружейного приклада. Напряженные рубцы все еще покрывали его тело.
— Здорово, будь я проклят! — сказал он вслух.
— Да. И будешь, — прозвенел ликующий голос Бетии у дверей. Ее круглое лицо сияло, когда она заглядывала в душевую, готовая убежать.
— Не уходи, — сказал Тевернер, решив не делать на этот раз неверного шага. — Это ты сделала? — Он вышел из-под душа, с удовольствием сгибая свою левую руку.
— Конечно, я.
— Это замечательно. Ты целительница, Бетия.
Она благодарно взглянула на него и вошла в душевую.
— Как ты это делаешь?
— Как? — растерянно спросила Бетия. — Никак. Просто делается. Вот так.
Она с важным видом подошла к нему. Он встал на колени и позволил ее рукам пройтись по всему его мокрому телу; он даже не смутился, когда кончики ее пальцев бегло коснулись его половых органов. Когда он снова встал, все следы боли исчезли из его тела, а мозг был полон чувством общения, которого он никогда не испытывал. Бетия улыбнулась, и он вдруг почти испугался ее. Он быстро вытерся, вернулся в спальню и оделся. Бетия вышла за ним, внимательно глядя на него.
— Мак!
— Ты знаешь мое имя?
— Конечно, знаю. Ты солдат?
— Нет.
— Но ты сражался.
— Если ты не против, Бетия, поговорим о чем-нибудь другом.
— Я не против, Мак!
— Да?
— Сиккены обязательно придут сюда?
— Нет. — И подумал: "По крайней мере до тех пор, пока ты не подрастешь".
— Ты уверен?
— Бетия, они даже не знают этого места. Я уверен в этом.
— Я думаю — это объясняет.
— Что объясняет?
Тевернер посмотрел в сияющие серые глаза со странным предчувствием, но Бетия покачала головой и отступила. Ее только что блестевшие глаза теперь потускнели, как свинцовые диски. Она повернулась и медленно выплыла из комнаты, как пушинка чертополоха.
Тевернер окликнул ее, но она, казалось, не слышала, Он решил разузнать о ней побольше за завтраком. Но едва он начал есть, как узнал от Лиссы невероятную причину вторжения армии: Мнемозина, планета поэтов, стала оперативным и планирующим центром войны с сиккенами.
Глава 5
Крошечные буквы прыгали в воздухе в нескольких футах от пола. Пылая рубиново-красным и топазовым светом, они составляли одну фразу:
"Джири Вейвода не умер".
— Теперь увеличить масштаб, — сказал Йорг Бин, один из лучших светоскульпторов в Центре, регулируя свой переносной проектор. Устойчивое изображение внезапно увеличилось и взмыло к потолку, наполняя бар Жаме ярким светом; зеркальные стены множили слова во всех направлениях; буквы изгибались и вытягивались в беспорядочном танце. Помещение пылало непривычным блеском.
— Что вы думаете об этом? — Бин беспокойно взглянул на группу.
— Исключительно точно, как раз то, что нужно, — сказал Крис Шелби. Это сообщение, а не творческая работа.
Он говорил с резкой убедительностью, что удивило Тевернера, только что вошедшего в бар. Тевернер сел и с некоторым любопытством следил за группой артистов человек в двадцать. Похоже, они планировали марш протеста и даже оделись для такого случая в рабочие комбинезоны. Его внимание отвлекло появление в глубине зала самого Жаме — старый, большой, толстый, сильно вспотевший в золотом костюме, — это было одно из его редких появлений.
— Выключите свет! — закричал он и бросился за стойку, столкнув с дороги бармена.
Шелби повернулся к нему.
— Что вам не нравится, мсье?
— Мистер Шелби, — выдохнул Жаме, — вы старый и ценный друг, но мои клиенты не захотят, чтобы их выпивка освещалась прожекторами… а я не хочу никаких протестов в своем баре.
— Это плохо для бизнеса, мсье?
— К сожалению, мистер Шелби, многим приходится работать, чтобы жить.
— Конечно. Извините, это не ваша борьба.
Шелби сделал характерный для него изящный жест, и Бин выключил проектор. Громадные буквы потускнели, съежились и вернулись в аппарат. При упоминании о борьбе, Тевернер почти невольно фыркнул, чем привлек внимание Шелби. Как только Жаме с ворчанием удалился в свое зеркальное убежище, Шелби повернулся к Тевернеру.
Его длинное аристократическое лицо слегка вспухло от возбуждения.
— Вернулись, Мак?
Тевернер кивнул.
— Послушайте, я очень извиняюсь за то, что было сделано в ту ночь. Никто из нас не слышал об объявлении военного положения, и мы не сообразили, что вы выступили против сумасшедшего… Я хочу сказать, что мы все очень сожалеем о том, что произошло.
— В основном это была моя вина.
Тевернера удивила явная искренность Шелби.
— Они и меня сбили с ног, вы знаете? — Шелби грустно улыбнулся, показывая синяк на челюсти.
— Вас? Нет, я не знал.
— Да. Я попытался заставить одного слизняка назвать свой номер и имя. Я так и не узнал, кто меня двинул.
Тевернер уставился на Шелби, увидев его в новом свете.
— Выпьем?
— Я уже пропустил одну. Могу я поставить вам виски?
— Выпьем для разнообразия спаркса.
Известие о появлении на Мнемозине КОМсэка, похоже, парализовало пищеварение Тевернера, и то, что он съел у Лиссы, камнем лежало в желудке. Спаркс, с его отрицательной калорийностью, может быть, пойдет лучше, чем алкоголь. Шелби сделал знак бармену, и тот поставил узкий стакан бледно-зеленой жидкости, капнув туда одну каплю глюкозы. Когда капля прошла через жидкость, в стакане закружились золотые блестки. Тевернер сделал глоток и почувствовал в желудке ледяной холод. Грезовый ликер всегда был холодным, потому что он жадно поглощал тепло и углеводороды, превращая их в люминесценцию, которая затем улетучивалась в воздух.
— Удивительная штука, — сказал Шелби. — Без нее я, наверное, разжирел бы как свинья.
— Я предпочитаю сгонять лишний вес работой.
Шелби поднял руку с браслетом.
— Вы такой ханжа? Я надеялся, что мы на некоторое время отменим вражду.
— Простите. — Тевернер сделал второй глоток. — Я выплескиваю старые обиды.
— Все мы так. Кстати, что вы намереваетесь делать с этой новой ветвью негодования, которое мы все чувствуем?
— Ничего.
— Ничего! Вы слышали, что Федерация организует военную штаб-квартиру на Мнемозине?
— Для них это не Мнемозина — армия пользуется официальным картографическим названием.
— Возможно, но для нас — она Мать Муз.
— Для вас, — подчеркнул Тевернер. — Я не художник и не писатель.
— Но вы присоединитесь к демонстрации? — Дружелюбие Шелби стало пропадать. — Господи, они же разрушили ваш дом!