С криком, с громом подошел к амбару Яша. Его, видимо, кто-то обидел, он кому-то грозил, захлебываясь грозными ругательствами. Слышно было, как он бросил хлеба Ветру, заурчавшему с довольной злобой, и встал в просвете двери.
— Играешь, Петруша? Вали, вали, весели сам себя.
Он приткнулся на порожке, приложился щекой к притолоке и замер. Несвязные, жалующиеся звуки гармоники бежали через его голову на простор, трепетали и гасли. Потом Яша запел тихо, тоненьким бабьим голоском:
Петрушка обрадованно усилил нажим пальцев, гармоника зарычала явственнее, и песня сладилась, зазвучала ровнее, передавая всю красоту вечерней сельской улицы, по которой идет девица с красными ведрами. Петрушка сладостно закрыл глаза, и перед ним, как живая, выросла мать-покойница, плясунья, забавница, идущая огородом по заросшей дегтярником пол дорожке, над ней широкое поле неба, и низко, почти касаясь ее головы, режут небесное отно стрижи.
Яша пел все громче, все увереннее. Он, подлаживая себе, стучал ладонью о колено, вскрикивал и пускал тонкие подголоски.
— Эй вы, певчие! Чего развылись?
Скрипнула ступенька крыльца под тяжкой ногой старика.
Яша вскочил на ноги и собрал с земли сумку, шапку и палку. Подержал все это на груди и опять положил в сторону.
— Что, спелись? — Старик подошел к амбару, почесал под мышкой и шумно зевнул. — Ты нынче где притулишься-то? Смотри, опять в подвал не ввались.
Яша встал рядом с братом и долго чесал голову.
— Я с Петей. Петя, с тобой Яша ляжет. Вот тут у дверочки. Яше места не много, у него место отнял вот этот боров. Правильно, Дороша?
— Не мели, барабан пустой! — Дорофей Васильев отмахнулся от Яши и повернул к избе. — Только и знаете тры́нды-булы́нды… Надо навоз завтра прикончить. Пора бы пар подвалить, сор пробился большой.
Он позевал еще и пошел. Покряхтел на крыльце, двинул зачем-то столом и ушел через сени на двор, под задний сарай, где спал рядом с лошадиным стойлом, в сенях. Когда старик ушел, Петрушка повесил гармонику и выругался. Спать не хотелось. Тьма амбара гнала на люди, на ночное озорство. Он надернул картуз, набросил на плечи пиджачишко и выскочил из амбара.
— Ну ты, Яков Васильич, располагайся. Я теперь до утра.
И заорал во все горло:
Эхо отдалось от строений и раскатилось далеко в ночь. Петрушке ответили на тамбовской стороне. Там засмеялись девки. Брошенный кем-то камень застонал по железной крыше фельдфебеля. Рявкнула собака. Петрушка прислушался к голосам и подтянул на плечи пиджак.
— Только ты вшей-то полегче тряси. Понял?
— Я у стенки.
— Ну то-то!
Петрушка прогремел сапогами в темень. Яша, встав на колени, долго кивал рукой, кланялся и что-то шептал. После молитвы он попробовал петь еще, но рыкнул Ветер, и Яша поспешно лег на подстилку. Во сне он чавкал, плакал и вскидывал руками.
Вернулся Петрушка на рассвете, Яша спал на голой земле, скрючившись и подложив кулак под щеку. Сонный он откатился с подстилки и теперь зябко поджимал к груди голые коленки.
5
Дорофей Васильев давно разучился спать по-людски. Смолоду сон гнали думы о нехватках, о том, как вывернуть наизнанку кошель и найти в нем затерянную монету, думы о чужом богатстве выедали сонную сладость из-под сомкнутых ресниц. Потом — и поспать бы: дом распухал от прибывающих достатков, и сам он почувствовал пухлость под поясом от почета и силы, но хорошая собака должна отсыпаться днем: ночью стеречь надо, отплачивать хозяину брошенные после обеда корки. И ему приходилось расплачиваться: сначала шесть лет был старостой, потом двенадцать лет волостным вершителем мирских дел.
И в бессонную голову приходили блазные мысли.