Дворичане суеверно ушли с гумен в избы, накликая дождь, сидели у окон и злились на редеющие облака.
— Все равно — гора над нами! Никак тучи не влезут к нам, пропасть им совсем!
И когда по широкому прогону продребезжала тележка, оставляя за собой серые ленты непромоченной пыли, зло хуторян достигло предела. В тележке сидели упитанный важностью и почетом волостной старшина и тощий дьячкообразный писарь.
Волостная подвода остановилась у крыльца Дорофея Васильева, начальство встретил сам хозяин и, крикнув Петрушке, чтоб кинул лошади корма, провел гостей в дом.
Приезд волостного начальства не сулил Дворикам никаких благ. Начальство привозило только известия о налогах, новые напоминания банка либо повестки на суд.
За три года дворичане иссудились вдоль и поперек. Потравы, брань, а то и драки — все это относилось в волость, писались прошения, давались взятки суду и писарю. Только Ерунов с Дорофеем Васильевым пока держались в стороне от тяжб: считали для себя зазорным становиться на одну доску с прочими.
Помимо этого, волость не обходила заботами новое сельское общество. Это было настойчивое покушение на самостоятельность каждого хозяина, желавшего жить обособленно и не быть связанным никакими мирскими ограничениями. Кому-то было нужно, чтобы Дворики были деревней, со своим старостой, своими склоками, мирскими скандалами, и несли тяжесть волостных поборов. Хуторяне сразу поняли, куда клонит начальство, и заартачились. В первое лето все попытки старшины и урядника собрать всех на сход кончились неудачей. На выстуки урядника об окно эфесом шашки хозяева выходили за дверь, но дальше шага не делали. Всяк говорил одно:
— Я сам себе хозяин. Мы не обчество. Нечего голову кружить.
Волостное начальство, Дорофей Васильев, Ерунов, верившие в незыблемость закона, стояли посреди выгона, а все — бабы, мужики, ребятишки — держались у дворов. Шел гомон, всяк кричал свое, но сходки не получалось. Больше всех шумел, брызгал слюной Иван Слобожанкин, орловец, прозванный за свое заикание «Зызы́».
— Ге-ет что ж та-а-кое? Ху-у-тора мы, али кто? Да нам на-аплевать на оп-п-чество, раз мы от него сбе-е-жали!
Он потрясал кулаками и, наткнувшись на трудное слово, прижмуривал глаза, кривил лицо на сторону и семенил ногами. Толстоспинный, гладколицый, он подскакивал к старшине вплотную и старался, чтоб его поняли:
— Мы одно-о-дворцы! А нас опять в хо-о-о-мут! К чертям мо-о-оченым! Понял?
Выкрики Зызы получили общую поддержку. Намерение начальства выбивало из-под ног каждого ту опору, на которой вызрело его решение идти на участки. Каждому мерещилась возможность жить независимо, не знать никого, кроме банка и самого себя, у всех были тайные помыслы о широком хозяйстве, работниках, приросте земли — жизнь, о которой сладко думалось на дедовской печи, с пустым брюхом.
И решение дворичан было общим:
«Не желаем!»
Упорство было скоро сломлено. Однажды в осенний день в простор степного выгона ворвались несколько подвод: тройка земского, дрожки урядника, тележка старшины, а за ними семенили четыре стражника, облепленные шкварками дорожной грязи, с мотающимися на боках шашками.
На этот раз хозяева Двориков молчаливо собрались в горницу Дорофея Васильева все поголовно. Земский дал волю высказаться всем, хмыкал и бережно двумя пальцами снимал пушинки с рукава мундира, густо усаженного пуговицами, будто пятнами яичного желтка. Длиннее всех говорил, пырская слюной, вовсе задохнувшийся от волнения Зызы.
— Ге-ет что же? У-упять ко-омандировать будут? Не желаю!
Земский морщился, отвертывал лицо от брызг Зызы и отрубал:
— Короче! Короче!
Сам он, очевидно, был ярый приверженец краткости. Когда мужики истощили доводы, земский стукнул костяшками сухих пальцев о крышку стола и сказал:
— Если продолжится упорство, все отсюда будете выселены и водворены по месту прежнего жительства. Выбирайте старосту и десятского!
Краткость ошеломила собравшихся, и из разных углов послушно отозвались:
— Что же, Дорофея Васильева.
— Его! Больше некого!
Но Дорофей Васильев уперся. Он вовсе не хотел вынужденной чести, да и принять должность старосты после двадцатилетнего старшинства было бесчестно. Он неуклюже отнекивался, все время взирая на земского, и тот его понял. Он окинул собравшихся и ткнул пальцем в ближайшего к столу мужика.