Коротков шел рядом с Наташей, в нем бились тысячи слов, но, готовые соскочить с языка, они вдруг поражали его своим убожеством, были совсем, совсем не нужны.
Наташа завернула плечи шарфом, шла споро, неслышно скользила по ласковой мягкости большака и говорила тихо и по-ночному проникновенно:
— Конечно, в жизни много суеты, много мусора и огорчений. Какую работу ни возьми, везде свои профессиональные неприятности. Не умеем мы глядеть на себя со стороны. Знаете, я до чего додумалась недавно? Только не смейтесь! — Она доверчиво коснулась его руки холодными пальцами. — Если чаще думать о том, что представляешь ты со своей работой для посторонних, ставить эту работу в цепь всей жизни, то, ей-богу, легче делается, со всякой работой справляешься скоро и не устаешь. Например, почему мужики всегда злы, недовольны, хмуры? Я нашла причину. Во-первых, конечно, их задергала нужда. Но главное, это — неуменье видеть за своей избой настоящую, большую жизнь. Они живут только тем, что в данную минуту их тревожит: поломанная соха, подгнивающий угол избы, плохой ужин. Вы меня понимаете? А если б они взяли всю свою жизнь целиком, то мелочи рассосались бы, и осталось нечто большее, чистое, ради чего стоит жить.
— Это романтика, дорогая.
Коротков с силой сжал пальцы Наташи, оступился и чуть было не отдавил ей ног. Наташа отняла свою руку и тем же мечтательным, чего за ней никогда не замечал Коротков, тоном отозвалась:
— А разве романтика вредна? Да и что такое романтика? Это просто уменье расценивать себя, свою работу и свои планы с большой высоты. Нет, вы послушайте, Коротков. Ну что красивого в том, что сейчас ночь, мы идем большаком… — Она оглянулась вокруг, смолкла и смущенно улыбнулась. — Хотя это на самом деле хорошо, правда?
Она глядела на угасающую полосу заката, на черные поля, обрезавшие четкой линией зеленеющее небо, на черные облака, пролегшие над закатной светлотой, — в них мерещились невиданные берега, розовые воды, — ее голова была совсем близко от груди Короткова, он приложился щекой к ее волосам — и закружилась под ним земля, повалилась куда-то на сторону. Он не сдержался, взял голову Наташи, повернул лицом к себе и поцеловал в губы.
Она отвела его руки и отстранилась.
— Не надо. Зачем это?
Коротков на одно мгновение почувствовал всю неловкость своего поступка, его холодной струей охватил стыд, но сейчас же откуда-то со стороны вихрем ворвались огненные слова оправдания: если б Наташа обиделась, то она не касалась бы его руки, у нее был бы совсем другой тон, она бы… Коротков вдруг пережил волнующую радость первого прикосновения встречной любви, он решительно взял Наташу за плечи и заглянул ей в глаза.
— Затем, что я люблю тебя, Наташа.
Наташа передернула плечами, опустила голову и сказала тихо, едва слышно:
— Не очень ли скоро?
Потом она пошла быстрее, распустив за спиной конец шарфа, словно хотела убежать от Короткова, от самой себя.
Дорога упала в дубраву. С низины потянуло слежавшимся дневным теплом, обнявшим лицо, плечи.
На мосту, занывшем под ногами глухо и ворчливо, Наташа вдруг засмеялась.
— А я не докончила своей мысли. Вы… — она поглядела в мутное лицо спутника. — Вы меня слушаете? Я поняла смысл искусства. Чудно, правда? Например литература. Она берет жизнь во всей ее многоликости — серую, обыденную, нудную. И потом, рассказывая о ней, делает эту жизнь красивой. И даже, если описать нашу жизнь, мы сами не узнаем себя и будем удивляться, какую красивую жизнь мы прожили.
— Это верно!
Бодрость Наташи передалась Короткову. Он, напуганный странным ответом на его поцелуй, почти вдруг услышал в словах Наташи то, что она не хотела выразить в словах: она счастлива, ее радует его поцелуй, она его также любит. Милая, чудесная Наташа!
Коротков взял ее за руку и сказал, с силой сжав пальцы:
— Я так же думаю, когда касаюсь в мыслях себя и моей земли. Да, моей! Я — крупинка, я пыль, но она, эта огромная, чудесная земля, моя, ибо я попираю ее, я приказываю ей родить нужный мне хлеб, я…
— Это романтика, дорогой мой! — Наташа задорно усмехнулась и глубже просунула руку под локоть Короткова. — Что, попались?
— Но это не плохо. Это…
Он сорвал с головы фуражку и ударил ею о колено.