— Это зовет нас в будущее. Верно? — Наташа опять стала серьезной. — Будущее, вот что меня давит и поражает. Какой впереди простор, сколько там незнакомых нам радостей! Я потому и детей люблю, Коротков, что они будут жить после нас, они уже таят в себе это будущее, и мы, не зная этого будущего, должны подготовить детей к его восприятию. Разве это не романтика?
— Детей вы любите, а меня? — И Коротков задохнулся, проглотив последние звуки.
И опять Наташа смолкла. Вышли к Ветловому Кусту и, точно заранее сговорившись, остановились. Это место господствовало над окружающими полями. Отсюда во все стороны сбегали поля, отсюда начинались овраги, и к этому месту сходились народные рассказы о всяких чертовщинах. Здесь, по сказаниям стариков, была стоянка хана Мамая, здесь он зарыл свои сокровища, проклял это место и залил водой. «Высота какая, говорили, а вода не пересыхает все лето, разве это шутка?»
— Вот тут, — топнул ногой Коротков, — в этом месте, откуда идут в народ всякие чертовины, я в недалеком будущем поставлю электрический фонарь в тысячу свечей. Пусть горит в ночи как символ того, что злые духи побеждены навсегда.
— Вот это будет правильно. А я бы тут поставила наблюдательную вышку с метеорологическими приборами.
— И еще я…
— А я…
Они размечтались, и перед ними, разрывая белесую муть ночи, спугивая лунные призраки, встала новая земля, та же, на которой стояли они, но новая, во всем величии, которым ее украсит человек.
У поворота на проселок, где уже завиднелись огоньки придонских деревень, Наташа простилась. Было уже начало двенадцатого часа.
— Ого! Сколько мы шли! Ну, до свиданья…
— Только и всего?
Наташа отвернулась, взяла руку Короткова в свои похолодевшие ладони и приложилась к ней горячей щекой. И он с трудом разобрал ее прерывистый шепот:
— Не знаю… Мне еще страшно… Но… я скажу…
И всю дорогу до совхоза Коротков бережно хранил в себе великодушно-покорное состояние, в нем была и жалость и тихий восторг, с которым он в ответ на шепот Наташи поцеловал ее волосы. Он шел быстро, в ушах гудел потревоженный и устоявшийся над полями воздух, стонала под ногами земля.
Наташа! Неужели она навсегда связала свою жизнь с ним? Наташа, вчера еще далекая, о которой он думал, как о сестре Ивана Жулина, учащейся в педвузе и руководившей детской площадкой в Донских Ключах… А сегодня это просто Наташа, его Наташа!
И откуда у нее такие хорошие, такие милые мысли об искусстве, о человеке, о жизни? Значит, он многого не знал о ней, она занимала его только тем, как отражался в ней он сам.
— Черт возьми! А! Дивны дела твои! — Коротков шире размахивал руками и прибавлял шагу.
Сегодня он счастлив, сегодня конец его одиноким раздумьям в длинные вечера, конец обидной зависти, с которой он наблюдал любовь рабочих к полеткам, открытую связь Белогурова с Ксюшей. Конец. А Верочка?
А Верочку к черту! Нет, ей надо написать хорошее, теплое письмо и попросить ее разделить его радость, что он нашел себе любимого человека, подругу здесь, на этой земле. С этой подругой он вместе будет работать. Наташа не потащит его в город, в тихую квартиру, к стонущему роялю, они здесь создадут себе свой город, он будет именно свой, потому что каждый камень будет положен на их глазах и с их участием.
Коротков все учащал шаги, почти бежал, и рядом с ним бежала по гребням серых облаков луна и не могла от них убежать.
У входа в совхоз мелькнула противная мысль, что теперь все знают о том, что он провожал Наташу, разбирают ее по косточкам, чернят ее светлый облик.
XVII
Стручков приехал в сумерках и, не отдохнув путем, прислал за Коротковым. Тот ждал этого, сидел в своей комнате, готовый в любой момент к выходу, но когда подошло время идти, он почувствовал, что ноги его слегка дрожат и в горле сбивается сухая перхота.
Путь в квартиру управляющего показался Короткову длинным и чертовски запутанным (скверно строили эти хваленые дворцы: лесенки, переходы, ступеньки, лазы!).
Стручков — наголо обритый, розовый после умывания — сидел за столом в распахнутой на груди рубашке. Короткова он встретил ясным оглядом, но за этой ясностью Коротков различил обычные острые стрелки стручковского взгляда, прощупывающие человека до нутра.
— Чаю хочешь?
— Нет, благодарю. Как съездил, сколько новостей привез?
— Из тех мест без новостей не являются. Новостей — сколько хочешь. У тебя как тут?
Коротков вскинул взгляд на Стручкова, увидел, что тот, задав вопрос, будто не нуждался в ответе, вчитывался в какую-то бумагу. Коротков урвал только одно слово: протокол. Значит, тут уж был Лазутин. Что ж, это хорошо. Он поправил под собой стул и сказал: